Глубина

1 метр

Все люди хотят быть хорошими. Ну, по крайней мере, мне так кажется.

Хороший человек — это...

А, впрочем, знаешь, я не всегда был таким. Не отводи глаз и не ухмыляйся так очевидно, я говорю правду. Даже больше: я клянусь тебе, что не всегда был таким.

Что ставит плохого человека на путь истинный? Признание своих ошибок? Нет, это лишь второй пункт в исправлении. Хорошим человек начинает становиться тогда, когда вспоминает, каким он был до того, прежде чем стать плохим.

Для меня все происходящее — погружение под воду, на такую глубину, где, кажется, даже самые уродливые рыбки не живут.

Посмотри на этот закат. Кажется, что солнце вовсе не скрывается за морем, а проваливается постепенно в него. Так вот, я — то самое солнце, утонувшее в холодной воде. Так сказать, огромный раскаленный шар, который медленно погружался в ледяную голубую воду, шипя и остывая. Постепенно этот шар из оранжевого становился тускло-желтым, дойдя до середины, он и вовсе стал таким, словно был сделан из металла.

А? Что?

Слышишь этот стук? Негромкий, но как колышется все на дне. Темный огромный шар наконец достиг темноты и затонул.

Так погружается солнце в холодную воду.

Так погружался и я.

— Роджер?

Мне шестнадцать. Это такой необычный возраст, когда ты узнал так мало, но тебе кажется, что весь мир у тебя на ладони. 

Во мне примерно метр семьдесят, и я верю, что еще определенно вырасту.

В шестнадцать ты можешь впервые влюбиться, если не сделал это в четырнадцать или пятнадцать. В эти годы перед тобой все только открывается: ты и философ, и романтик, и немного хулиган. Для тебя хорошо — белое, плохо — черное.

— Ро-о-оджер!

Голос матери сливается с грохотом грома.

Я нахожусь наверху, в своей небольшой комнате, завешанной постерами героев комиксов, заставленной кучей всякого хлама, огромным монитором компьютера в углу и, конечно, вентилятором над головой. Его лопасти медленно крутятся, отбрасывая тень на потолок. В комнате прохладно, а погода на улице заставляет съежиться, забраться под одеяло.

Новый раскат грома пугает меня, и я, как маленький мальчишка, забираюсь под одеяло, представляя, что сейчас надо мной стоит высокий человек в шляпе, улыбается, оголяя окровавленную челюсть. Кажется, что в углу находится  существо невысокого роста, поглаживает разрезанный живот и пучит на меня свои глаза.

Монстры живут в моей комнате.

В окна стучится вовсе не ветка от дерева, а черный человек с белыми глазами, длинными руками и ногами, которые он складывает, как паук.

Стоп.

У меня же нет дерева под окном!

Вскакиваю, смело смотря в окно.

Мать была права. Монстров не существует в наших комнатах, они живут внутри нас.

— Сон? — бормочу, понимая, что это то самое состояние, когда ты проснулся, однако твой сон продолжается, создавая подобные галлюцинации.

— Роджер!

Мать открывает дверь. Гром затихает, давая выступить дождю. Тот вливает что есть мочи, стуча по железному подоконнику.

— Мам? — мне холодно и страшно. Внутри меня что-то обрывается, застревает в районе легких, холодеет и трясется. То самое чувство, когда все твое тело от мозга до сердца понимает, случилось что-то плохое.

— Вот ты где, — она подлетает ко мне, забирается на кровать и нежно обнимает. Свет ударяет в глаза, морщусь, а затем, пытаясь вырваться из ее объятий, выглядываю, смотря, как лампа в коридоре освещает бежевые стены и светлый паркет.

Дождь затихает, поэтому я могу отчетливо разобрать голоса, шаги и какую-то возню внизу.

— Мам, там кто-то ходит, — бормочу, но она сдавливает меня еще сильнее, так, что мои руки невольно ложатся на ее спину, поглаживая. — Что случилось?

— Все хорошо, милый. Все хорошо.

Моя мать — полицейский. Она сильная женщина. Наверное, именно поэтому отец полюбил ее. Он, кстати, тоже работает в этой сфере. Они сменяют друг друга, иногда выходят вместе, а иногда их смены вообще не пересекаются. Они работают в разных участках, так вот у нас в стране принято. Но я определенно могу наслаждаться по очереди их присутствием.

Я точно знаю, если на кухне пахнет сгоревшей яичницей или оладьями, то дома остался отец. А если весь дом наполняется ароматом вафель с шоколадом, то мама опять стряпает утром.

Но сегодня с ней что-то не то. Конечно, жизнь полицейского сложна. Огромная ответственность перед собой и перед окружающими. Любое бездействие — хуже преступления.

Бывает так, что кто-то погибает на службе. В этот день отец и мать говорят, что им очень жаль, и сегодня они хотят спать и больше ничего не обсуждать.

Случается, что умирают не служащие, а преступники или случайные люди. Тогда родители переживают это всего лишь одну ночь. Утром они не подают вида, хотя и мне, и им понятно, что страх, что накапливается внутри путем блокировки чувств — велик.

Иногда и мои родители убивают кого-то.

Случается всякое.

Мне шестнадцать, и я пока не понимаю, что такое смерть. Всего лишь слово или состояние, в которое погружается человек.

Мои мысли перебивает чей-то грубый бас внизу. Дождь становится сильнее, а от вентилятора наверху холоднее.

В общем, я впервые вижу мою мать такой. Ее объятья являются катализатором для того моего чувства, которое трясется, разрастается и, пуская корни, обволакивает мое тело клетка за клеткой. 

Наконец, она отодвигается. Яркий свет из коридора падает на ее лицо, на взлохмаченные каштановые волосы, которые она постоянно забирает в хвост. Ее глаза смотрят на меня, поблескивая. Губы те же, только чуть припухли, кажется. Она в форме, которая пахнет чем-то чужим. Не порошком, духами, сладостями, а холодом, пустотой, гарью, патронами, другими людьми.