Гнев черного дракона

XI. Точка, точка, тире

24 августа 1915 года

Понедельник

– Батюшка! Пожар!

День стоял теплый, солнечный, но отчего-то сильнее всего припекало не темя, а бок да ноги. Вода отступила, вернулась в прежние владения, освободив захваченный берег и причалы. Угомонилась, как ни в чем не бывало – тихая, гладкая, ласково-голубая. Не гибель теперь сулила – надежды.

Степан выглядел точь-в-точь как в те дни, когда только начал поправляться после ранения: исхудал, посерел, глаза глубоко ввалились. Даже рыжие волосы потускнели, словно покрыл их слой пепла.

Глядя на его макушку, отец Василий добродушно заметил:

– Волосья-то у тебя совсем слежались. Подстричь бы.

Но Степан нетерпеливо отмахнулся – как всегда, если бывал не в духе. Сердито дернул головой на реку. Как видно, показать хотел что-то – для того и звал, и вел – да только отец Василий никак не мог уразуметь, что.

– Отец Василий! Баркас горит!

Нет, это не Степан. Тот молчал, грустно, скорбно глядя вроде бы и на отца Василия, и словно сквозь него.

– Люди! Помогите! Горим!

– Слышишь? – спросил отец Василий.

Степан вздохнул и снова показал на воду, но не под ноги, не на берег – куда-то в исчезающую даль. Где-то там река и брала начало.

– Батюшка! Батюшка!

Отец Василий моргнул и Степан пропал. Запыхавшаяся, взмокшая Ефросинья теребила за плечо, утирая другой рукой пот.

– Баркас горит… – пробормотала, заметив открытые глаза.

– Пожар! – вторили голоса с улицы.

Отец Василий неловко спрыгнул с печи – годы не отнять.

– Отчего же нет тревоги на каланче? – спросонья спросил не о том.

Ефросинья пожала плечами. Огляделась непонимающе, поправила шаль. Подхватила зачем-то внесенное с улицы ведро – пустое, хотя кто ж на реку с полными идет, пусть и тушить? – и поспешила в горницу. Оттуда ее голос звучал уже куда увереннее и далеко не столь мягко:

– Господин сыщик! Барышня! Пожар! Вставайте!

Напрасно их тревожит. Какие у них причины пускаться на помощь? Даже ведь не соседи, хотя они, поди, не то, что соседу – отцу родному, поди, десять раз бы подумали прежде, чем помогать.

Да и какой с них толк?

Однако, обуваясь на ходу и устремившись к двери – едва не сбитый перепуганным Того – отец Василий услышал шлепанье в горнице. Похоже, Николаев поднялся.

На берегу снова толпа, взбудораженная куда пуще, чем накануне. Вот и дружинники: перемазанные в саже лица видны ясно, несмотря на темный предрассветный час. Огонь от остова вздымался до самых небес, ярко освещая всю округу. Он бесновался над самой водой – чудилось, будто горит и сама река.

– Подожгли, да ведь не керосином – намеренно какую-то адскую смесь намешали, – подтвердил еще не до конца оформившееся подозрение отца Василия старик Рыков, командир дружинников. – Все, нечего тут больше тушить. Оно ж даже в воде не гаснет. Авось, как-нибудь да потонет, когда все выгорит.

– Разве не дурость – последнее судно в городе сжечь? Да Ялов начисто умом повредился, – возмущался Лещук ровно на том месте, что накануне сам Ялов. – Думает, небось, что раз путейщик, то и уголовщина с рук сойдет?

– За такое – да и к братцу бы на прииски. Лет на пять, – злорадно-мечтательно откликнулся кто-то, чей голос отец Василий в общем гуле не узнал.

– Где сам-то Ялов? Отчего посмотреть не явился на своих рук дело? – и этот голос кажется незнакомым.

– Что он, дурак? Глядит, небось, откуда-нибудь с высоты да издали, – а это, кажется, купец Разумов. И он тут как тут.

– А я слыхал – все наоборот. Надо как раз самому явиться туда, где сделал чего-то. Так, чтоб побольше народу тебя увидало. Дело, говорят, верное: в таком разе легавые на тебя ни в жизнь не подумают, – уверенно сообщил тот, злорадник.

 Понять бы, кто он.

– С твоих слов выходит, что тогда Ялов точно не при делах, – усмехнулся Лещук.

– А кто ж еще, если не он?

Отец Василий приблизился на пару шагов – заметив его, говорившие замолчали. Резануло: прежде при нем языки чаще развязывались, нежели прятались понадежнее.

– Отец Василий, –сказал Разумов. Как видно, просить благословения в нынешних обстоятельствах считал неподобающим.

– Кто-нибудь пострадал?

– Вон они.

Разумов указал головой в сторону – туда, где прямо на земле сидели двое. Отец Василий и сам без труда бы заметил их, если бы не был так занят чужим разговором. Руку одного из них осматривала сестра – тот кивал и отвечал. Второй обхватил себя за колени, склонил голову и не шевелился.

В шаге от них курили и ежились, обсуждая происшествие, те из команды, кто при пожаре не пострадал.

– Как они?

Вторая сестра, присевшая над саквояжем, обернулась:

– Ничего.

– Как это произошло? – спросил голос Николаева из-за спины.

Покинув дом, отец Василий не видел его, и уже и думать забыл о том, что сыщик где-то здесь. Тот же тем временем оставался верен себе – высматривал и выслушивал.

Впрочем, не то же самое ли делал и отец Василий?

– Да как? Спали мы, – ответил вчерашний в пестрой рубахе – тот, что дерзил накануне Ялову. – Вот Васька – его черед охранять – он что-то видел. Васька!

Раненый, сидевший без движения, поднял голову:

– Да что я там видел? Стоял вот, курил. Вдруг – бац – что-то к самым ногам. Вроде бутылки, а в ней тряпка – точно хвост какой. С берега бросили.