Гнев черного дракона

XIII. Бурлящие потоки

25 августа 1915 года

Вторник

Пес тоже слышал, как на крыльце скрипнули половицы: шевельнул лохматым ухом и глубоко вздохнул, приподнимая в дыхании распоротый бок. Густая жесткая шерсть, которую продолжали успокоительно перебирать пальцы, по-прежнему разила псиной. А еще – кровью и чужаками. Так всегда пахла случайная смерть.

Но отчего-то отцу Василию было крайне важно, чтобы Того выжил, словно от пса зависело нечто гораздо более значимое, такое, чего и не осознать. Да только, как бы он ни потакал суеверным мыслям и ощущениям, а помочь особо не мог.

Дверь толкнули – та не поддалась. Ночью отец Василий запер ее на щеколду.

– Батюшка! Беда! – крикнули, тарабаня.

Которое утро подряд начиналось с этого возгласа. Что же там на сей раз – очередное убийство или новый поджог?

– Батюшка! Тонем!

Наталью Романовну разбудили крики. Она неловко спустилась с печи и, сняв оставленную на спинке стула шаль, закуталась в нее, будто мерзла. Бледная, круги под глазами – спалось ей неважно.

– Он все еще там? – охрипший голос звучал капризно.

– Куда ж ему деваться? Дождемся Николаева, а пока не станем его трогать.

– Отчего он до сих пор не вернулся?

Отец Василий пожал плечами. Помощники тех, кто навестил ночью дом, вполне могли добраться до сыщика где-нибудь в другом месте, но вслух он этого говорить не стал.

Зов из-за двери удалялся, и вскоре стих.

– Вы не вспомнили, где видели нашего гостя?

Наталья Романовна села. Приподняла пустую чашку, заглянула в нее, словно рассчитывала что-то там обнаружить.

– Нет.

Зато отец Василий в этом не сомневался, потому и провел остаток ночи в фотографических работах. Стриженый точно был одним из каторжников, о которых говорил Лещук, а Наталья Романовна, очевидно, встречала его на приисках. Бог ей судья в том, отчего она отказалась о нем рассказать – имелись, как видно, на то причины.

Впрочем, так даже лучше.

– Что случилось ночью, Наталья Романовна?

Она шевельнула бровями и слегка наклонила голову.

– Да, я неверно выразился. Любопытно стало, что слышали и видели вы. Вдруг я чего-то и не заметил.

– Вряд ли тут я буду полезна. Я проснулась от шума. В соседней комнате боролись. Рычала собака. Кто-то крикнул: «Стреляй!».

– У второго был пистолет, – кивнул отец Василий. – У того, чье лицо я не видел – тряпкой, негодяй, обмотался.

– Потом я услышала ваш голос в доме. Упал комод.

– Да, он на полу – а больше и падать там нечему, но тогда вы просто слышали шум.

– Так и есть. А потом вы выстрелили.

– Я?

Наталья Романовна нахмурилась.

– Вы сами так сказали.

– Но вы не видели.

– Конечно, нет. К чему вы?

– Пожалуй, Николаеву незачем знать о том, что сказал вам я. Это только запутает его и усложнит работу, а помочь точно не может. Да и никто от выстрела не пострадал.

Наталья Романовна улыбнулась – понимающе и весьма неприятно.

– Откуда у священника оружие?

– Не помню. Я ведь уже немолод. Позабыл заодно и вашу фамилию, и ваш рассказ о том, как вы гостили выше по течению. Впрочем, такое и в юные годы не редкость: даже вы запамятовали, где видели нашего гостя.

Снова неприятная улыбка и кивок:

– Я расскажу ему только о том, что слышала сама.

– И это правильно. Не станем вмешивать лишние детали, – отец Василий встал, потирая спину. – Пойду проверю отпечатки.

Наталья Романовна взглянула умоляюще:

– Мне не хочется быть здесь одной рядом с… С тем, что там лежит, и этой собакой. Не хочу смотреть, как она умирает.

– Можете составить мне компанию, если угодно.

– Но тогда придется пройти через ту комнату…

В дверь снова постучали.

– Батюшка, откройте! Это я, Ефросинья! И Катерина со мной.

Обе растрепанные, закатанные подолы мокры и выпачканы в грязи. На щеке Катерины Семеновны – свежая ссадина.

– Батюшка… там конец света, – Ефросинья прижала к груди молитвенно сложенные ладони. Во взгляде уже ни тени вчерашнего осуждения. – Там лодки, прямо на улицах.

– Не могу поверить глазам. Те дома, что стоят у реки… Видны только крыши, а на них – люди. Не верю своим глазам, – Катерина Семеновна, глядя вниз, говорила тихо, почти шептала.