Гномами не рождаются

Гномами не рождаются

Гномами не рождаются

  "Усердие все превозмогает!"

  Козьма Прутков

  "...Но виновен не жираф..."

  В. Высоцкий

  ..Ну не стоило этого писать, как пить дать, не стоило. И не стал бы, клянусь мощами тещи-покойницы, да Высокий Трибунал просит. А когда Высокий Трибунал просит, господа хорошие, то уж лучше напрячься и сделать. Потому что ежели не сделаешь, то Высокий Трибунал начнет требовать, а вот тогда лучше сразу привязать на шею чего потяжелее и утопиться где поглубже. Чтоб не нашли. Потому как некромантия хоть и запрещена, так это смотря какая. Ведь если вконец умаявшаяся вдовушка вызывает из домовины дух своего мужа - почесать языком с тоски зеленой, то сие есть чернокнижество, надругательство над прахом усопшего и вообще криминал лютый. А когда Святой Отец-Инквизитор поднимает тело свидетеля по "мокрому" делу, дабы тот в мир иной от клещей пыточных не сбежал, так это святое и богоугодное дело, и даже не волшба вовсе; а труп посиневший в корчах встает токмо от истовой молитвы праведного схимника.

  Ох-ох-ой.

  Не хотел я этого писать - там, где про Святых Отцов.

  Да и писатель из меня такой же, примерно, как из долота коняга. В схроне чиновничьем не сиживал, доносов отродясь не писал, правописание хромает, пятое с десятым слепить не могу, поелику мысли с одного на другое прыгают как клопы на...

  Ага. А бранные слова, значит, эта штука вымарывает.

  Тут надобно сказать, что пишу я не пером и даже не руками вовсе. Руки-то за спиной схвачены и к стулу прикованы - наверное, чтоб я цепи не порвал да стражу не раскидал. Вот ту самую, что под стеночкой стоит - всех девятерых. То ничего, правда, что мне на этих молодцов даже посмотреть страшно: в плечах - косая сажень, на боку тесаки зачарованные - такими впору скалы рубить, когда дурь молодецкую девать некуда; все с головы до пят в броне, что, по слухам, болт арбалетный на пяти шагах не только отражает, но и назад заворачивает. Супостату в рыло, то есть. Один из этих хлопцев мне в коридоре подзатыльник отвесил - так я потом двух зубов справа не досчитался. В себя пришел токмо по великой милости господина тюремного врачевателя, что голову мне от затылка к пузу обратно вывернул.

  А как я пишу - то мне неведомо. Колдунство оно колдунство и есть. Прям передо мною - табличка восковая, а по ней стило бегает - само по себе - и записывает все, что я, Дрок Колотун, поведать хочу; из головы моей бедной все слова и мысли вытягивает и в текст рукописный обращает. А чтоб читатели в Высоком Трибунале от моей грамотности со страху не померли, сидит, значит, в стиле, душа эльфячего стихоплета и складывает из моих мыслей строки. Сразу и стиль правит и грамматику. Аж не нарадуюсь, как я складно излагать могу, когда приспичит.

  Хочет, значит, от меня Высокий Трибунал узнать, как я, гном самых честных правил (не был, не состоял, не замечен, не привлекался), дошел до жизни такой. А коли думать про то начинаешь, то и выходит, что с самого малолетства был я - тише воды, ниже травы. А в тихом омуте, как известно, черти водятся. Только в моем они еще и плодились...

  Но-но, а вот на меня все подряд валить не надо! Каюсь: шебутной был и прохвост, каких мало. Употребить люблю - так кто этого не любит? И по бабам... того... тоже... В морду? В морду - это да, это святое; да только все больше я сам в морду получал. Поелику, как любил выражаться мой папаша, природа на мне перекур устроила. Высокий я, тощий, как лом; руки длинные, уши длинные, ноги длинные. Все длинное. А силушки мне боженька отмерил - как раз кружку с брагой поднять, да домой потом на карачках доползти. Так-то меня соплей перешибить можно и папаша, не будь дурак, думал меня в Академию отдать, чтоб ворожбой богоугодной занимался или бумаги-формулярии чернилами марал на твердой государственной ставке. Да вовремя спохватился. Уразумел, старый хрыч, что можно меня приспособить совсем для другой работы и руки свои загребущие на этом погреть недурственно...

  Талант-то мой еще, почитай, в бурсе наружу вылез. Да только там кому он сдался-то? Бурса - она ж муниципальная, то есть, почитай, ничья. Поди найди дурня за тридцать серебряников и луковую похлебку учить грамоте ораву малолетней шантрапы, у которой на уме токмо друг в друга сушеными кизяками кидать, да лавки дегтем мазать. Один раз, правда, помог мне талант мой: на Часе Буквоедства, когда учитель наш, Цимус Кроткий - лютого нраву мужик, скорый на розги и крепкое словцо - спросил у меня, знаю ли я кто написал тот канон, что он давеча нам читал.

  Помню, хлопнул Цимус, меж нами Горгонычем прозываемый, указкой по столу, сверкнул своим черным глазом на притихших остолопов (нас, значится) и обходительно так спрашивает:

  - Вижу, дети, уши вам глиной кто-то залепил, а глотки, напротив, закалил и залудил; да так, что любимого учителя и не слыхать вам и не видать! А раз так, то прошу к доске!

  Доска у него - та еще. Доска перед столом стоит - гладенькая такая, а рядышком с ней розги в бочке замачиваются. Вот он нас взглядом своим вороньим обвел и пальцем ткнул:

  - Дрок! Пожальте, любезный, грызть гранит науки!

  Он мужик строгий был, Цимус этот, но сердешный. Сек нас как сидоровых коз, но на лавку обязательно клал камушек. Длинный такой; меж зубов зажимать. Ой, грызли мы тот гранит, ох и грызли...

  Ну, вот, значит, зовет он меня к доске. А мне-то что - тут уж или пан или пропал. Говорю:

  - А что я? Я слушал.

  А он расплылся в улыбочке своей и сладенько так:

  - Слушали? Да неужели? И кто автор сих замечательных строк, коими вы, Дрок, услаждали свой слух?