Год некроманта. Ворон и ветвь

Глава 8. Щит Атейне. Час второй

Протянув руку, глажу мальчишку по щеке.

— Отдохнул? Неси из шкафчика хрустальный флакон.

Расходовать эликсир второй жизни на полутруп — безумное расточительство. Но этот вечер и без того обещает множество расходов, куда более чувствительных, чем редкое зелье. Притихший Рыжик выполняет распоряжения еще старательнее и быстрее, чем обычно, виновато косится на меня. Но не боится. Я его никогда не наказывал и не собираюсь — что толку? Мальчик не виноват, что изначально уродился с пороком, а годы в приюте довели этот внутренний изъян до своеобразного совершенства. Он вливает эликсир в паладина и вытирает ему лицо мокрым полотенцем, заливает раны кровохлебкой. Потом тем же полотенцем, смочив его сильнее, тщательно оттирает пол, но густой запах крови так и стоит в воздухе, пропитывая все вокруг.

— Достаточно, — бросаю я. — Дай ему воды.

Паладин медленно, но верно приходит в себя. Удивительная вещь — этот эликсир. Сказки про живую воду придумали те, кто видел его в деле. Только стоит как пара деревень. И готовится почти год. К тому же не всякий алхимик за него возьмется. Грель вот так и не научился. Ему вообще целебные зелья плохо даются. Зато яды — замечательно. Хотя, казалось бы, какая разница, если знаешь рецепт? Но природу дара не обманешь. Некромант и целитель даже эликсир по одному рецепту приготовят разным. Иногда мне кажется, что все, мною сделанное — безнадежно. Абсолютного знания нет и быть не может. Каждый окрашивает его в собственные цвета, как витраж — проходящий сквозь него свет. По телу церковника прокатываются волны дрожи, он пытается что-то сказать, но только дышит, глубоко и часто. Рыжик поит его водой, старательно скрывая брезгливость от прикосновений. Да, и это тоже. Касается он без отвращения только меня. Это уже не изменить. Разбитая и склеенная из осколков фарфоровая статуэтка, порванное и зашитое полотно гениального художника. Какой материал испортили святые братья!

— Зачем вы ему позволили? — доносится от стены. — Почему не остановили?

Я поворачиваю голову и смотрю на священника. Поймав мой взгляд, он замолкает. Паладин на раме кашляет, хрипит и отплевывается.

— Итак, вернемся к Щиту Атейне, — говорю я. — Вы можете мне не верить, но это факт. Щит заказал архиепископ. Вас поймали на его землях.

— Почему мы? Жертвой должен быть священник?

Песок в часах бесшумно и неумолимо сыпется из верхней колбы в нижнюю, где уже вырос крошечный холмик.

— Нет, не обязательно, — совершенно честно отвечаю я. — Один из ингредиентов — сердце человека, преданного Свету. Но люди понимают эту преданность по-разному. Жертва должна искренне верить, что служит добру — так, как его видит. Если бы я нашел темного мага, считающего, что действует на благо людей, он бы тоже подошел. Беда в том, что темные маги обманывают себя гораздо реже.

— Одно сердце?

Паладин очнулся. Вот и замечательно.

— Одно, — подтверждаю я. — Так что у кого-то из вас есть возможность еще пожить.

Паладин насмешливо фыркает. Рыжик, закончивший с уборкой, тенью скользит к моему креслу, садится и замирает.

— Напрасно не веришь, церковник. Мне действительно нужно всего одно сердце, обращенное к Свету. Не могу сказать, что отпущу второго, но возможны разные варианты.

— И кого из нас ты убьешь?

А это уже книжник. Я все так же лениво пожимаю плечами.

— Сами решайте. Сейчас вас отвяжут и дадут по ножу. Впрочем, нет. Нож получишь ты, — я киваю ученому. — А паладину оставим одну руку привязанной. Это немного уравняет шансы.

— А если мы не будем драться? — с нехорошим блеском в глазах интересуется паладин. — Если попробуем вместо драки прикончить одну нечестивую мразь? Только не говори, что ты об этом не подумал.

Я улыбаюсь ему.

— Он наверняка что-то придумал, Дорин, — подает голос книжник.

Значит, Дорин? Запомню.

— Попробуй, — ласково говорю паладину. — Но учти, что ты сам это выбрал.

— Не сходится, — доносится от стены. — Я тебе не верю, колдун. Ты сказал, что тебе нужно сердце служителя Света. Как может служить Свету тот, кто поднимет руку на своего товарища, брата в Господе?

— А как же мне отделить истинно светлого от того, кто только притворяется? — почти мурлычу я в ответ. — В этом-то и дело… Тот, кто позволит себя убить, лишь бы не убить самому — сохранит в себе свет. А тот, кто согрешит убийством — обратится к тьме. Разве не ясно?

— А если мы не станем? — настаивает книжник. — Не оскверним себя в угоду твоим планам?

— Выберу жребием, — скучающим тоном сообщаю я. — А второй сдохнет. Или Рыжику отдам. Но советую хорошенько подумать. Если вам так уж не хочется играть в мою игру — обойдемся и без нее. В конце концов, я могу просто убить обоих, с кем-то повезет. Поэтому и заказывал двоих, кстати.

Они молчат. И я молчу тоже. Рыжик вообще еле дышит, медленно придвигаясь, пока снова не прилипает к моему колену щекой.

— Я тебе не верю, — наконец тихо говорит книжник. Паладин молчит, губы у него сжаты так, что белеют даже на фоне бледного лица.

— Дело ваше. Но я не настолько человек, чтобы врать, — снова повторяю я, улыбаясь. — Могу дать любую клятву, что мне нужно сердце только одного из вас. Видите ли, сложность изготовления Щита в том, что его создатель должен ни разу в жизни не солгать. А таких даже среди фейри немного. Потому и Щитов за всю историю было создано не больше дюжины.

— Это правда, — говорит книжник. — Я… читал об этом.

— Вот видишь, как полезно быть образованным, — улыбаюсь я. — Теперь ты знаешь, что я не лгу. Просто не могу солгать, чтобы не испортить работу. Кстати, придумал. Чтобы вы меньше раздумывали, я клянусь отправить того, кто выживет, к архиепископу Домициану. Отличная возможность узнать правду, не так ли?