Голая и лохматая

Голая и лохматая

Тихо январской ночью в деревне — только ветер за окном посвистывает, да снежок хрустит под ногами припозднившихся гуляк. Но это временное затишье. Завтра тринадцатое: ряженые до ночи будут ходить, щедровать и пьяные песни горланить.

Интересно, а кто там сегодня шляется? По такому-то морозу?

Вставать с кровати, идти к замёрзшему окну, распахивать внутреннюю створку и почти минуту дышать на покрытое ледяными узорами внешнее стекло, ужасно не хотелось. Поэтому, ещё немножко послушав уличные шорохи, Олеся вздохнула, перевернулась на другой бок и снова уткнулась в смартфон, возвращаясь к чтению.

Звуки за окном повторились, становясь явственнее и ближе. Кто-то прошёлся перед двором и подёргал калитку, будоража сидящего в будке Мухтара. В окно стукнули — кажется, снежком — и Олеся всё-таки поднялась с постели, накинула на плечи одеяло и полезла на стоящую у окна табуретку. Открывать форточку.

Ну и кто там?

За двором, хлопая себя по бёдрам, извивались в разогревающей пляске две знакомые фигурки.

Томка с Любкой? Опять?! Какие неугомонные! Что на этот раз придумали?

Увидев торчащую из форточки Олесю, один из силуэтов замедлил диковатый танец и начал семафорить руками:

— Ли-са! Давай! Выползай из своей норы!

Вот не было печали! Захлопнув окно, она спрыгнула с табурета и нерешительно помялась у шкафа. Идти? Забить? Не очень-то прикольно гулять по заснеженной деревне при температуре минус двадцать, но игнорировать девчонок нехорошо — без них десять дней в гостях у бабушки с дедушкой стали бы самой тоскливой декадой в жизни.

А, ладно!

Решившись, она скинула одеяло, стащила махровую пижаму и принялась одеваться. Натянула тёплые колготки, длинную вязаную юбку, пушистый голубой свитер и пошла в прихожую — за валенками, дублёнкой и шапкой. Завершив «туалет», скептически изучила себя в зеркале. Н-да... Увидели бы её в таком наряде однокурсники, точно оборжались бы! Ну и плевать.

— Куда собралась? — спросила сидящая у телевизора бабушка. Не отвлекаясь, впрочем, от экрана. — Поздно уже, ночь на дворе.

— «Мы с Тамарой» пришли, — пробурчала Олеся, последним штрихом завязывая шарф и показывая отражению язык. — Гулять зовут.

— А, — бабушка усмехнулась и всё-таки повернулась. — И что на этот раз? Под окнами будете слушать?

— Понятия не имею. Меня даже не предупредили, — Олеся тяжко вздохнула и закатила глаза, словно извиняясь за чудачества подруг. — Но под окнами мы уже слушали. Пойду, ба. Буду через часик или два.

Помахав бабуле пушистой варежкой, она толкнула дверь и вышла во двор. Девчонки по-прежнему отплясывали у калитки — весёлые и замёрзшие. В ночной полутьме их яркие алые щёки и покрытые изморозью чёлки светились едва ли не ярче тусклой сорокаваттной лампочки, горящей над крыльцом. Присмотревшись, Олеся увидела, что ресницы у них тоже белые.

— Ну ты даёшь! — прошипела Томка, очередной раз подпрыгнув на месте. — Я тебе когда ещё сообщение отправила? Копуша!

— Сама даёшь, — передразнила Олеся. — Балда Ивановна. Я тебе сколько раз говорила: у нас дом экранирован, интернет паршивый. Дозвониться проще.

Подтверждая сказанное, смартфон во внутреннем кармане несколько раз знакомо пиликнул, докладывая о доставленных сообщениях.

— Вот и они. Так что вы на этот раз придумали?

— В баню пойдём, — хихикнула, молчавшая до этого Любка, так старательно выдыхая пар, словно надеясь поднять окружающую температуру. — Жопы баннику подставлять!

— Чего?!

Олеся изумлённо вытаращилась на подруг. Она-то, наивная, вообразила, что за пять дней, минувших с Рождества, стала бывалой гадальщицей! Что они только не делали — гипнотизировали зеркало, пялясь втроём в освещённый свечами зеркальный тоннель… Лили воск, бросали через забор валенки, приставали к прохожим! Вчера подслушивали: тайком проникали во дворы с заднего хода и, стараясь не привлечь внимания хозяев, «грели уши» под окнами. Якобы по случайным разговорам можно судить о будущем. Она тогда ещё подумала: кошмар какой! А если поймают? Решила, большей жести и не бывает. Оказывается, ошибалась.

— Того! — многозначительно пропела Тома, понижая голос и косясь по сторонам лукавым взглядом. — Гадание такое. Рассказываю. Приходишь в баню, открываешь дверь, поворачиваешься спиной к проёму, задираешь подол — ну, или спускаешь штаны... И говоришь: «батюшка-банник, пожалуйста, не чуди, а о суженом мне расскажи». И ждёшь. Он должен потрогать твой зад. Если прикоснётся голой рукой, будет у тебя жених бедный. Лохматой — богатый. Шершавой — грубый.

— Офонареть! — Олеся ущипнула себя за руку, чтобы удостовериться, что не спит, но через дублёнку эффект оказался слабоват. — Том, спорим, твоя идея? Вот скажи: тебя случайно в детстве не роняли? Как ты это себе представляешь? Припрёмся сейчас к кому-нибудь в баню, стянем труселя… А там мужики. Уж они нас и голыми, и лохматыми, и шершавыми потрогают!

— Ой, ну ты придумаешь! — Тамара пренебрежительно фыркнула, отмахиваясь от слов заиндевевшей варежкой. — Насчёт трусов там ничего не сказано!

— Ага. Но это потому, что раньше их крестьяне не носили.

— Не дрейфь, Лиса! Во-первых, главное, как я поняла — почувствовать. Стаскивать трусы необязательно. Или ты бабушкины рейтузы носишь? Во-вторых, мы же не собираемся заниматься этим здесь! Нашла дуру. Так и правда можно на кого-нибудь нарваться!

— А где же тогда?

— Да есть один дом... на краю деревни. Старой деревни. Раньше-то она была больше. Дом непростой: говорят, в нём нечисть водится. И банька там есть, её даже иногда топят. Летом. Сейчас там точно никого нет.

— И далеко идти?

— Километра два, не больше. Там лесопилка недалеко, но зимой она не работает. Ну что, пошли?

— В лес, ночью?!

— Всё-таки трусишь? Ну вот, — Томка всплеснула руками, поворачиваясь к Любе, заинтересованно слушавшей их разговор и всё поддающей пару. — А ты говорила… А она трусиха!

— Да ничего я не трусиха! Просто это глупо!