Голем

Голем

Стрелки на больших вокзальных часах показывали половину третьего. Марта должна была приехать только к пяти, но, по правде сказать, дальше коротать время одиночестве в стенах своей холостяцкой квартирки я не мог. Именно поэтому я мерил шагами платформу, время от времени встречаясь глазами с редкими сонными горожанами - должно быть, они ожидали прибытия трёхчасового поезда.
Была глубокая ночь, и ничто не напоминало о шуме и сутолоке, царивших здесь днём. Сквозь огромные стрельчатые окна лился свет растущей луны, ложась на перрон причудливыми узорами. Несколько часов назад повалил снег, и рыхлые белые хлопья кружились в воздухе, пряча от глаз купола собора и башни городской ратуши. Я представил, как под руку веду Марту к самодвижущемуся экипажу - утопая в пышных сугробах, она придерживает юбки своего лимонно-жёлтого платья, опасаясь, как бы они не промокли. Кажется, я даже фальшиво затянул какую-то дурацкую любовную песенку – проплывающая мимо пожилая леди окатила меня полным презрения взглядом и отошла на безопасное расстояние. Наверняка думает, что я не в своём уме. Что ж, она не так далека от истины.
Шумно сопя и заполняя перрон клубами белёсого пара, на вокзал тяжело вполз трёхчасовой поезд. Двери раскрылись и выпустили нескольких ночных путешественников.
- Вы уже слышали, милая? Это снова случилось! Должно быть, напишут в утренних газетах.
- Какой ужас! Хорошо, что вы уехали! Надеюсь, все эти кошмарные события не заставили вас слишком переволноваться?!
До меня долетали обрывки разговоров – я решил, что речь идёт об очередном убийстве, в последние месяцы эти страшные преступления часто сотрясали улицы тихого и светлого Мирграда. Жертвами всегда были юные очаровательные девушки, их тела убийца превращал в такое невероятное кровавое мессиво, что не оставалось, кажется, ни одного шанса, что на это способен человек.
Газетчики называли убийцу и Зверем, и Минотавром, но чаще всего на первых полосах мелькало слово «Голем» - именно таким, чудовищно сильным, неотвратимым и бездушным, должно быть, представал этот монстр в глазах горожан. Марта писала мне о том, как напуганы жители Мирграда, как опустели его некогда оживлённые улочки и пышные скверы, как при первой же возможности близкие стараются увезти из города молодых девушек. Признаться, я и сам был не на шутку обеспокоен происходящим, именно поэтому я и настоял на её скорейшем приезде и предложил сыграть свадьбу здесь. Она согласилась, почти не раздумывая, моя Марта, хотя я знал, что она с детства мечтала о том, как войдёт в Мирградский собор в белом платье и венке из пионов.

Последние клубы пара струились по перрону. Тускло горящие сигнальные огни окрашивали их в алый цвет. Хорошо, что я не один из сумасшедших мистиков - не то бы я непременно усмотрел в этом дурное предзнаменование. Паровоз, чихнув несколько раз, и устало вращая тяжёлыми закопчёнными колёсами, двинулся в депо. Я смотрел ему вслед, слушал, как натужно стучат поршни, и перечислял в уме все до единой детали, которые прячутся под массивным корпусом. Как и всякий прогрессивный мужчина, я много времени посвящал изучению механики, и устройство паровоза – от дымовой коробки до колёсной буксы – давно не было для меня загадкой.
До появления Марты механизмы были моей страстью. Я проводил часы в библиотеке и в мастерской – мне больше нравилось называть её лабораторией – рисуя чертежи и прилаживая друг к другу детали. Пожалуй, я чувствовал себя почти Богом каждый раз как мне удавалось придать форму и смысл груде стекла и металла. Но меня не покидало странное и нездоровое желание – однажды вдохнуть жизнь и разум в очередную горсть шестерёнок, винтиков и колб. Казалось бы, это были просто бесплотные фантазии, подкреплённые долгими бессонными ночами. На раскрытую книгу льётся свет газового рожка, тени складываются в особые символы, и самые сумасшедшие мечты начинают казаться реальными. Но в одну из таких ночей передо мной на стол легла не совсем обычная книга.
В соседнем квартале с молотка продавали пыльный скарб одного сумасшедшего старика. Он неделями не покидал свой дом, предпочитая общество реторт и алхимического куба – какое неслыханное мракобесие в нашем просвещённом веке! Этот несчастный, должно быть, вконец обезумев, снежным вечером покинул своё странное жилище, прихватив, по слухам, только шляпу и портфель, такие же истрёпанные, как и их хозяин. Шли недели и месяцы, а он всё не появлялся, и тогда перед обветшалым домом столпились зеваки, надеясь поглазеть на диковинку – целую алхимическую лабораторию! Они посмеивались и отпускали шуточки о том, что старик, должно быть, нашёл философский камень.
Тогда-то я и обзавёлся фолиантом в потёртой кожаной обложке. Каждая его страница была испещрена крошечными, как бисер, латинскими буквами и безупречно выведенными схемами, формулами и рисунками. Поначалу мною руководило лишь любопытство, но одна бессонная ночь сменялась другой, и безумие старого затворника, должно быть, вспорхнуло с пожелтевших страниц и заволокло мой разум. Шлифовальным аппаратам, гаечным ключам и напильникам в моей лаборатории пришлось потесниться, уступая место для алхимической печи и батареи колб всех размеров и мастей. Возгонка, амальгамирование и трансмутация – вот чему теперь были посвящены мои часы, дни и недели. Я до сих пор не уверен, так ли безумен был тот старик и могу лишь догадываться о том, что с ним произошло, но в одно туманное ноябрьское утро в моей лаборатории раздался слабый вздох, и я со смесью ужаса и восторга взглянул в распахнувшиеся глаза цвета предрассветного моря.
Месяцы непрерывных экспериментов, сотни безупречно выточенных деталей, сталь, ртуть, драгоценные камни и несколько капель моей крови. Она стоит передо мной в зыбком утреннем свете, совершенная и невероятная. Влажные глаза пристально смотрят прямо на меня, тяжёлые серебристые пряди струятся по полной белой груди, плечи чуть подрагивают при каждом вдохе. Иногда я думаю, не было ли всё это лишь миражом, порождением моего истощённого разума - до того прекрасное существо проснулось в то утро в моей лаборатории.
Я чувствовал себя новым Пигмалионом, заказывая ей лучшие платья, разучивая с ней, как с маленькой девочкой, разные слова и понятия, подсовывая ей книги и журналы. Я с плохо скрываемым восхищением смотрел, как она любознательна, как умна и как послушна только мне, мне одному. Моя маленькая Галатея. Моя Богиня. Мой жизненный эликсир.
Со временем она стала моей идеальной собеседницей, моим другом и, наконец, моей возлюбленной. Я, кажется, уже забыл о том, что под её прохладной кожей скрываются сталь и ртуть, а в груди бьётся механическое сердце. Я был околдован своим собственным творением и грезил только о том, как всю оставшуюся жизнь проведу, не расставаясь с ней ни на минуту. Я дал ей имя – Меркурия – в честь того элемента, который составлял всю суть её природы, изменчивой, неукротимой и прекрасной. Но в тот же день она, как ртуть, текущая по её венам, ускользнула сквозь мои пальцы. Я больше не видел мою Галатею, она ни разу не дала о себе знать, она не удостоила меня, своего создателя, ни письмом, ни открыткой, ни короткой телеграммой. Дни, последовавшие за её исчезновением, я предпочёл бы забыть. Я не знаю, где был бы сейчас, не случись в моей жизни Марты – в солнечном лимонном платье и цветочном венке.
На часах было почти пять. Я повёл плечами, вытянул затёкшие ноги и поднялся со скамейки. Этот вокзал забрал у меня уже двух женщин, но одна, я знаю, спешит мне навстречу, и сейчас наверняка сидит у окна поезда, нетерпеливо барабаня пальчиками по стеклу. Уже светало. С улицы были слышны крики мальчишек-газетчиков. Я вышел в снегопад, закурил папиросу и, вытащив из кармана монетку, взял чуть промокшие листы.
«Новое убийство Мирградского Голема» - кричал заголовок. «Жертва найдена… растерзана…ведётся следствие…полиция в замешательстве…личность не установлена» - буквы таяли у меня перед глазами, свежая типографская краска под снегом стекала тонкими чернильными ручейками.
Мною овладело нехорошее предчувствие. Из здания вокзала послышался гул приближающегося пятичасового поезда. Я скомкал газету, швырнул её на мостовую и почти бегом вернулся на перрон. Двери распахиваются, и она, как маленькая яркая птичка, вылетает мне навстречу, одной рукой сжимая шляпную картонку, а другой придерживая оборки лимонно-жёлтого платья. Вот она шагает на платформу, поднимая на меня личико, обрамлённое серебристыми локонами, и я вдруг ловлю на себе пристальный взгляд её глаз, светлых и холодных, как предрассветное море.