Голод

Голод

Едва понурый полумесяц сунулся в окно, как спешно опустились запылившиеся
шторы. Тишины коснулся тяжелый вздох, а затем шелест легкой лавандовой
ткани. Она нетерпеливо чиркает спичкой, поспешно угощает пламенем каждую
свечу канделябра, возвращается к сладко растянувшемуся на пыльном полу пледу
и с прежним рвением продолжает что-то судорожно выводить на желторотых
листах своего блокнота.

Чердак был единственным местом, где она могла раствориться в словах, которые
то и дело соскальзывали витиеватыми чернилами на бумагу; единственным
местом, где время из бесконечной вереницы событий превращалось во вполне
постоянное, предсказуемое, долгоиграющее мгновение.

Она снова пыталась поймать Её. В прошлый раз ей почти удалось. Ещё бы совсем
чуть-чуть, и Её озорные аквамарины были бы у неё. Однако у восстающего из
пепла ночи солнца были другие планы. Едва сквозь неплотную ткань штор начал
сочиться ещё не пробудившийся свет нового дня, Она снова исчезла, прихватив с
собой осколки воспоминаний о своих аквамаринах.

На этот раз она не позволит Ей уйти. Сегодня и озорные аквамарины, и что-
нибудь ещё, вроде лоскутов полотна Её пепельных волос, окажутся заперты в
клетке ожившего на пожелтевших листах воображения. А там гляди уже к концу
этого месяца ей удастся завладеть всем остальным.

Одни называли это одержимостью. Другие были склонны говорить о
паразитирующем в её рассудке сумасшествии. Она же ощущала зверский голод.

Он мучал её каждую ночь. Начиналось всё с навязчивых мыслей. Давно забытая
мелодия Её голоса вдруг начинала отчетливо слышаться где-то на задворках
сознания, но даже малейшие его отголоски медленно засаживали тонкую иглу в
её больное сердце. Потом в ход шли скомканные обрывки её бумажной памяти.
Это был следующий этап мучений. Они быстро сменяли друг друга, не были чем-
то конкретным, но каждый из них душил её нитями озорных аквамаринов и пока
ещё призрачными лоскутками полотна пепельных волос.

Следом всё замирало. Она оставалась лежать на взмокших простынях долго, не в
силах пошевелиться. Звенящая тишина лишь изредка прорезалась мерным
сердцебиением в её груди. Это означало, что голод ненадолго отступил, оставив
после себя пожухлое послевкусие: её обессиленная бледная фигура плыла на
чердак.

Она пыталась выцепить хотя бы крупицу этих чертовых аквамаринов, но они
были уже далеко. Их разделяли целые сутки. За это время можно успеть забраться
на Луну, что уж говорить о том, чтобы покинуть чей-то чердак.

Однако она твердо решила, что сегодня все осколки станут в ряд. И озорные
аквамарины, и лоскутки полотна пепельных волос. Она крепко ухватится за них,
сожмет для пущей надежности и немедля заточит на бумаге.

Подушечки её пальцев посинели от чернил. Блокнот терял один невинный
желторотый лист за другим. Но что это были за жертвы по сравнению с тем
голодом, что терзал её?

— Ещё немного, — шептала себе под нос она, — ещё немного.

Крепко сжатая пальцами ручка порывисто вальсировала на последнем
желторотом листе блокнота. Близилась долгожданная кульминация, однако до
полноценного исхода рукописи придется томиться на пыльном чердаке ещё
несколько десятков, сотен, а может и тысяч ночей.

Но ей точно не будет одиноко. Едва солнцу надоест морщить свой покатый лоб,
оно скроется из виду, а на чердаке спешно опустятся шторы. Затрещат свечи, на
пыльном полу вновь сладко растянется плед. Её охватит голод, и она обрушит его
гнев на желторотые листы нового блокнота.