Горькие травы

Горькие травы

Природа понемногу отвоёвывает земли обратно в свои владения. Покосившийся забор сжирают дикие травы, скелет разрушенной теплицы пугает оголившимися рёбрами. Дом пугает разрушениями. Большинство стекол разбито. Там, где была мансарда с ветряком на крыше, зияет огромная дыра провала. Ржавый почтовый ящик стал приютом для диких ос. Калитки нет совсем.

Вхожу во двор и первым делом под густой травой замечаю бордюр из гальки в облупившейся разноцветной краске.
Моё путешествие начнётся здесь. Снимаю перчатки и нервными костлявыми пальцами обнимаю один из камней.

В лицо ударяет волна горячего воздуха с ароматом абрикосов, дождя и краски. Жаркий июльский полдень, маленькая девочка поливает из шланга землю, жадно жрущую влагу. На деревянном столике у дома яркими пятнами на газете сохнет свежепокрашенная галька. Девчушка, разбрызгивая смех и воду, подбегает потрогать камни пальчиком.

— Бааа! Высохли! — шланг отброшен в сторону, тонкая струйка воды течёт по плитке к дому.

— Ба, в этот раз точно-точно высохли! - говорит потише, подбегая к сухенькой женщине, что режет абрикосы на варенье.

Малышка подхватывает несколько сочных половинок и тянет за подол женщину. Они вместе хохоча укладывают гальку вдоль дорожки ведущей к дому. Синий, красный, жёлтый, зелёный, синий, красный, жёлтый, зелёный…

Реальность хлещет в лицо моросью, напоминая, что на календаре середина сентября. Надеваю перчатки, отковыриваю синий камушек и прячу в карман пальто, пачкая бежевый кашемир.

Чем ближе к дому, тем плотнее под ногами ковёр из листьев. В основную часть идти страшно, а вот в летнюю кухню можно: она ещё цела. Входная дверь распахнута и, покосившись, висит на одной петле. Всё, что можно было продать, уже вынесли вандалы и добрые соседи, клятвенно уверявшие приглядывать.

На полу слой листьев, тряпок, потрёпанных страничек книг, битой посуды и фотографий. Кухонный гарнитур распух и покрылся плесенью от влажности. В углу, над местом где когда-то стояла плита, свито небольшое ласточкино гнездо. От дурного запаха голова идёт кругом, когда я вижу своё спасенье в красной обложке, тут же стаскиваю перчатку и, не обращая внимания на грязь и осколки, хватаю блокнот.

На маленькой светлой кухоньке тихо шипит колонка. За окном сверкают молнии и дождь льёт стеной, а здесь царство уюта. Седая женщина вымешивает огромную порцию теста. Запах брожения дрожжей, корицы, гвоздики и сахарной пудры кружит голову. В сладкую пудру девочка лет тринадцати макает палец и облизывает его, закусывая изюмом из соседней мисочки.

— Наська! Хвать клевать! Украшать нечем будет. Дождись готовых куличей! — отчитывает строгим голосом женщина с улыбкой в глазах.

Никогда не получалось дождаться. Каждый раз девчушка засыпала и вкусное угощение ей доставалось только утром. Вот и сейчас она сладко спит на стуле, прислонившись к стенке.

От слишком сильного контраста реальностей тошнота подкатывает к горлу. Забираю блокнот и вылетаю на улицу, жадно глотая воздух. Колючие иголки холода раздирают лёгкие, сердце сжимается от боли, щёки становятся мокрыми. Размазывая тушь по лицу, обхожу дом с другой стороны.

На втором этаже крохотный балкон. Небольшая дверь, повинуясь порывам ветра, постукивает о перила. Зовёт меня, не иначе. Вход в дом завален и зайти можно, только взобравшись по невысокому дереву. Надорвав рукав, поцарапав щеку, чуть не выронив сумку и испачкав всю себя, беру эту высоту.
В комнате темно. К ознобу от холода добавляется дрожь от страха. Под ногами хрустят золотые осколки, и, сняв перчатки, я наклоняюсь взять самый крупный.

Комнату озаряет красный свет, который тут же гаснет. И снова. И снова. Медленно оборачиваюсь и вижу, что это всего лишь звезда на маленькой ёлочке в углу. Она украшена большими стеклянными шишками и серебристой мишурой.

За окном метель устилает землю крупными хлопьями снега. Радио шипит помехами, иногда выдавая отрывки новогодних мелодий. На низеньком диване сидит старушка. Скрюченными артритом пальцами гладит по волосам девушку, которая тихо плачет, уткнувшись ей в колени.

— Ба, за что он со мной так больно?

— Это жизнь, Наська. Это жизнь.

Не стесняясь эха в пустой комнате, реву в голос. Осколок ёлочной игрушки давно вспорол кожу — на пол капает алая кровь. Плевать. Добавляю осколок в карман к остальным сокровищам, перепачкав светлый кашемир ещё и кровью.

Дождь закончился, и, кажется, даже собирается выглянуть ленивое солнце. Это всё дико непривычно.

С тех пор как меня назначили Судьёй, я живу на орбитальной станции. Путешествуя от корабля к кораблю, помогаю установить правду в сложных случаях. Я не была на Земле почти двадцать лет. В свой первый отпуск я вернулась, чтобы закончить важное дело.

Натягиваю перчатки и достаю контейнер, который мне выдали сегодня утром.

— Прости, что я так сильно опоздала, — шепчу в пустоту, глотая слёзы.

Она ушла через полгода после моего назначения. А я не смогла вернуться связанная узами контракта.

— Вот ты и дома, Ба.

Голос дрожит, сердце колотится как сумасшедшее. С глухим щелчком открываю крышку, и порыв ветра уносит облачко пепла, оставив в душе тепло, покой и немного горечи на дне.

Спускаюсь тем же путём и ухожу не оборачиваясь. Я не хочу помнить разруху и запустение. В моей памяти яркими вспышками останутся запахи, вкусы и воспоминания о самом заботливом человеке в моей жизни.

Стук колёс уносит меня от дома детства. Лететь ещё сорок минут, а сидеть уже невозможно. Специально для тех, кого замучила ностальгия, шаттлы с особым дизайном: жёсткие лавочки электричек как отдельный вид наказания от когда-то существовавшего “РЖД”. Земля превратилась в диснейленд на максималках.
Сбегаю покурить в тамбур.

Устраиваюсь поудобнее прямо под надписью “не курить” и делаю первую затяжку. Горький дым не приносит ничего, кроме проводницы прибежавшей на запах. Она отмахивается от сизого облачка, недовольно наморщив носик, и уже собирается что-то сказать, но замечает мой потрёпанный внешний вид и просто, хлопая глазками от шока, наблюдает, как я подношу ко рту сигарету и медленно втягиваю дым. Не отводя взгляда следит, но не за дымящейся сигаретой, а за руками в перчатках с надписью “Проксима”. Судей всего десять — и каждый знает наши псевдонимы.