Городская Ромашка

Глава 34

Солнце еще не поднялось, утро дышало холодом, и над рекой облаком стелился туман. На дороге от Соколиного перевала показался отряд из ста человек под командованием лесичанского воеводы. Мужчины быстро шли по влажной от вчерашнего дождя земле, вглядываясь в рассветные сумерки.

– Вон уже школу видно, – тихо, словно сам себе, сказал Светел.

Мирослав тоже смотрел туда, на бревенчатое здание, пока пустующее – слишком рано, уроки еще не начались. А когда отряд обогнул холм, все Вестовое открылось его взгляду. Мирослав сразу нашел глазами родительский дом, а потом и дом Тура. На подворьях было пусто, но там, за бревенчатыми стенами, за занавешенными окнами, поселяне уже просыпались, готовились к новому дню. То и дело разносилось над поселком бодрое и звонкое в напоенном влагой воздухе кукареканье.

Возле школы Светел и Мирослав простились с лесичанским воеводой и направились к дому старейшины. Светозар встретил обоих теплым приветствием и не задержал надолго. Мирослав успел увидеть, как Малина, младшая дочка старейшины, бросилась обнимать сына, а сам пошел по пустынной улице вниз, к реке. Туда, где стоял дом его родителей.

А во дворе ничего не изменилось: все так же плотно утоптана дорожка, стоит среди молодой травы широкий чурбан для колки дров. Мирослав задержался перед ступенькой, огляделся, бросил взгляд на занавешенные окна, и лишь после этого взошел на родное крыльцо и постучал.

Мать открыла сразу же.

– Сынок!

Она долго-долго гладила пальцами его лицо, плечи, волосы, целовала, проливая слезы, отец же стоял поодаль, хмурил светлые брови, не торопясь поприветствовать сына. Обнимая плачущую от счастья мать, Мирослав встретился взглядом с воеводой, и что-то кольнуло в сердце... Знать, не переменил отец мнения, все так же не считает его достойным, все так же холоден и неприветлив. Мирослав едва сдержал тяжелый вздох – в отчем доме он вдруг почувствовал себя неуютно.

– Не плач, мама, – сказал тихо.

Любима подняла влажные от слез глаза, поглядела в лицо сына, быстрым жестом смахнула с ресниц соленые капли.

– Что ж это я... Ты, верно, устал с дороги, проголодался.

Любима спешно принялась накрывать на стол, а Вояр все так же стоял неподвижно, скрестив на груди руки.

– Здравствуй, отец.

На миг Мирославу показалось, что воевода не ответит.

– Здравствуй, – произнес Вояр.

Чуть помедлив, Мирослав наклонился и положил на пол, возле лавки, дорожную сумку.

– Иди сюда, сынок, садись, садись, Мирославушка мой, – мать подхватила его под локоть, подвела к столу. – Вояр, и ты садись. Чего стоишь?

Поставив перед Мирославом полную миску борща, Любима опустилась на лавку напротив, глядя на сына счастливыми глазами. Воевода медленно подошел к столу и тоже сел. Мирослав снова посмотрел на отца и, опустив взгляд, нахмурился. Он, и правда, был голоден, да только под грозным взглядом воеводы кусок в горло не лез. Но маму расстраивать не хотелось, и Мирослав принялся за еду.

Вояр смотрел на сына, все более раздражаясь: Мирослав не оправдывался, не хвастал достижениями, не торопился потешить родителя, уверить, что отцовские упреки пошли впрок. Несмотря на явную неловкость, он спокойно сидел за столом, будто не замечая направленного на него взгляда.

Воевода уже давно не находил с сыном общего языка – с того самого дня, как Мирослав выступил на Совете против уничтожения городов. Да и, правду сказать, не особенно-то старался Вояр вникнуть в мотивы его поступка. Ведь кому, как не Мирославу, первому сделать шаг навстречу, принять точку зрения отца? "Я понимаю, отец, но думаю, должен быть и другой выход".

После того, как вернулся последний из добровольцев и огласил на Совете, что города готовятся к войне, Мирослав сказал: "Ты был прав, отец". Слишком поздно он это признал, слишком поздно – Вояр уже понял, что его сыну никогда не стать настоящим воином. "Ты был прав, отец. Теперь у нас действительно нет иного выхода"...

Битва у Долины Ручьев могла бы многое расставить по местам, но этого не случилось. Воевода не знал, что произошло с его сыном, он не видел его во время боя, да и позже не мог понять, почему Мирослав с такими незначительными ранами несколько дней пролежал пластом, не имея даже сил, чтобы подняться. "Боится, что снова в бой? Или заботы этой городской девчонки ищет? А может, мне в упрек? Разжалобить хочет?" – злился Вояр. Зайдя проведать сына, увидев его, бледного и немощного, Вояр высказал ему все, что думал, хотя, с оглядкой на присутствие посторонних, еще сдерживался.

А ночью, его позвали в гостевой дом. Что Мирослав умирает – не сказали, но воевода знал: Сивер из Родня и Звана чудом вернули его сына с того света. Тогда-то Сивер и рассказал Вояру, что случилось во время битвы, но, что бы ни услышал воевода на рассвете, стоя над почти безжизненным телом Мирослава, сказанных им накануне слов не воротишь. В первый же вечер, как приехали в Вестовое, Мирослав напрямую спросил: "Скажи, отец, ты считаешь меня трусом?"

С того вечера они с сыном почти не разговаривали. Мирослав по-прежнему оставался учтив и вел себя подобающе, но его спокойная вежливость порой казалась Вояру лицемерной. То, что Мирослав действительно считает себя не вправе обижаться на отца, воеводе и в голову не приходило. И потому, даже после рассказанного Сивером, Вояр не переменил отношения к сыну.