Госпожа Неудача. Полёт в Жизнь

Глава 4

— Я вас умоляю, — в просящем жесте протянула ладонь светловолосая женщина-врач, с укором глядя на расположившегося подле моей постели мужчину. — Девочке нужен покой. Вероятно, работа с личным психологом и, господи, никаких потрясений! Вы понимаете, что она пережила?

— Это я умоляю вас. — Голос неприятный, скрипучий, словно не из горла представительного мужчины в смокинге исходит, а от несмазанных дверных петель. — Девочке нужна депортация на родину. Этот случай недопустим. Гражданка Российской Федерации едва не погибла на территории соединённых штатов. Дальнейшее её здесь пребывание невозможно.

— Позвольте девочке решить самостоятельно, — впервые за минувший час раскрыла рот я, чувствуя одно лишь желание: подняться и в клочья разорвать представителя российского посольства вместе с его невероятно дорогим смокингом.

— Недопустимо! — Коллективный ответ. М-да… хоть в чём-то вы, господа, единодушны. Но моё терпение уже лопнуло.

— У девочки есть имя — это раз, девочка — почти совершеннолетняя особа — это два и, наконец, она сама влезла в неприятности!

— «Почти» — ключевое слово, — качнул головой скрипучий тип. — Кристина, семья Льюис должна была обеспечить вам стопроцентную безопасность. Они не справились с этой задачей.

— Так и решайте этот вопрос с ними, — донеслось от входа в мою палату. Там, увешенный бумажными пакетами, букетами и дочерьми, замер разъярённый Джордж Льюис, Тёмные очи его метали молнии, способные испепелить не только неприятного мне гостя, но и всю клинику вместе с ним. — Вашим начальством было сказано чётко — Кристину не тронут, все вопросы — со мной и моей супругой. Я несу ответственность за её ранение. А сейчас поднимитесь, пожалуйста, и покиньте палату, Павел.


Если вы вдруг неожиданно попадёте в разборки с огнестрельным оружием в главной роли, да ещё и окажетесь одной из его мишеней, жизнь, вне всяких сомнений, заиграет спектром новых красок. В том случае, конечно, если вам посчастливится сберечь её при себе. Сама я до сих пор понять не сумела, волей какого волшебства осталась практически невредимой, получив целых три пули, ни одна из которых не сумела нанести существенный вред. Тем не менее, невзирая на то, что тело моё серьёзно не пострадало, зыбким и ненадёжным стало положение, и дальнейшее пребывание в США активно оспаривалось всеми, кому не лень.

Но, лёжа в одноместной палате с телевизором и высокоскоростным интернетом, я ни о чём не жалела. Пусть сейчас мне было чертовски паршиво, пусть несколько часов назад истеричный мамин голос требовал немедленно возвращаться домой, я знала: это всё не напрасно, это того стоило.

Чего я хотела? — игры в детектива, раскрытия тайн и, быть может, совсем немножко адреналина.
А получила? — Получила гнездо змеиное в смрадном болоте разлагающейся человеческой сущности. Ведь может ли считаться нормальным тот, для кого положение и власть — цель, оправдывающая любые средства? Может ли быть прощён тот, кто без зазрений совести топтал сердце доверчивого подростка, используя наивную девочку в грязных махинациях, достойных сериалов и книг?

Но Анжи… Глупая Анжи. Она ведь действительно в любовь верила, в будущее, в счастье, что всенепременно её ждёт. Теперь же грустными-грустными голубыми глазами смотрела и молчала, ощущая свою вину. До банальности просто: вскружить голову наивной девочки красивыми словами, оплести паутиной лжи, пообещать золотые горы — и увести далеко-далеко, как щит, средство давления, как величайшую драгоценность Джорджа Льюис. Он же пойдёт на что угодно, лишь бы спасти младшую дочь — глотки перегрызёт, на голую стену влезет и даже дело всей жизни отдаст. И всё бы сложилось, сложилось обязательно, кабы в прекрасно спланированный киднеппинг не вмешалась одна чрезвычайно деятельная особа — то ли глупая, то ли умная слишком для своих лет, но везучая однозначно. Достаточно везучая для того, чтобы остаться живой.

А весна тем временем розовощёкой хохотушкой по крышам плясала, ударяя порою золотистой солнечной пяткой в моё окно — стекло звенело, поддаться желая, и всякий раз оставалось на месте, неся неизменный пост. Как же мне хотелось на волю вырваться, скатиться вниз по верёвкам-лучам и мчаться куда глаза глядят, а вечером домой вернуться, поужинать в уютной столовой — и отправиться в сад, музыкальную гостиную или на крышу, откуда можно в небо часами смотреть. И, хоть легла бы далеко за полночь, проснуться бы легко сумела, и носилась по комнатам, поднимая лежебок-сестёр. Нас бы школа ждала, уроки, экзамены, выпускной вечер…

Мечты. Сладкие мечты, прекрасные грёзы. На деле что? — деградация, полнейшее бездействие и, мать его, психолог два часа в день, коего я хотела стукнуть, покусать или просто прицельно чем-нибудь тяжёленьким бросить в голову, чтоб раз — и наповал. Вот интересно, что мне за это будет?

Но вела я себя тихо — не буянила, улыбалась, уверяя всех в собственной адекватности, и с нетерпением ждала двух вещей — освобождения и вердикта: позволят ли остаться в США?

Не знаю, на какие уловки пошёл Джордж, не представляю, сколько сил истратила Линда, чтобы сотворить это чудо для меня, нерадивой. Да, по сути, в тот миг, когда взмокший в своём костюме Павел сообщил: «вам дан испытательный срок», — вопросы не уместны были. Единственно нужной — лишь радость, лишь благодарность, лишь надежда на то, что так хорошо начатое мне разрешат довести до конца.

В тот же день позвонила маме. Это было больно и грустно.

— А если бы я потеряла тебя, если потеряю, — доносилось из-за необъятного океана. — Кристина, вернись домой, прошу тебя, как только закончится всё, вернись. Разве в Москве перспектив мало?

И я бы вернулась. Правда вернулась, кабы не цепь событий, в корне изменивших всю мою жизнь.

***

Всё-таки мечты имеют свойство сбываться. По крайней мере некоторые из них. Вот, как размышляла я, с блаженной улыбкой поглаживая раздувшийся животик. На тарелке передо мной всё ещё покоились сдобренные соусом и зеленью кусочки поджаренного на костре мяса, но жадность вступила в продолжительные дебаты со здравым смыслом, отчего свободная рука неопределённо кружила над замершей в ожидании вилкой.

— Колдуешь? — поинтересовалась наконец Джен, последнюю минуту с интересом наблюдавшая неизменность моих телодвижений.

— Размышляю. — Лениво, почти не размыкая губ. — Сколько влезет, один — или три?

— Все русские такие жадины, или ты у нас отборный экземпляр?

Вопрос этот стоил Анжелине битого рукоятью вилки лба. Как же я могла честь соотечественников не отстоять-то? Да и свою заодно.

Всего четыре часа назад меня передали под опеку Льюисов. Всего четыре часа назад я наконец выбралась из тесной больничной клетки на желанную, такую долгожданную свободу. Всего три с половиной часа назад я переступила порог огромного, но безумно уютного коттеджа, а спустя ещё полтора осознала: запас моих сил не безграничен. Мизерные ещё силы таяли, оставляя головокружение и слабость, будто не я недавно совсем из постели выбралась. Невзирая на весь показной энтузиазм, за столом сейчас сидела счастливая, ленивая тень, жаждущая тишины и покоя.

Все смолкли, когда, отодвинув опустевшее белое блюдо в сторону, Джордж Льюис поднял раскрытую ладонь вверх. Даже сейчас, в тёплом семейном кругу, он оставался руководителем, президентом огромной компании, ведь привычка — сила непреодолимая. С ней порою не совладать.

— Дорогие мои девочки, — сквозь голос на миг невидимой змейкой усталость скользнула — и скрылась тотчас, спугнутая приподнятыми уголками губ, — вы ведь все помните, о чём мы говорили вчера? — Молчаливые кивки стали лучшим ответом. Лишь я опустила глаза в тарелку, невольно ощутив себя лишней. — Отлично, — прищёлкнул пальцами Джордж, — значит самое время Кристину просвещать.

Сидящая слева Джен тотчас ткнула меня в бок острым локтем:

— Просыпайся, — зашипела нарочито громко. Я обиженно фыркнула, топча расположившуюся под столом ногу.

— Девочки. — Джордж улыбался, глядя с весёлым укором. — Всё. Говорим серьёзно. Кристина, мы тебя никуда не отпустим. Точнее, не так. Мы предлагаем тебе остаться с нами. Конечно, не навсегда — отучишься, устроишься, жизнь наладишь по своему усмотрению, Но сколько бы времени тебе не потребовалось, наш дом — твой дом, а моя семья — и твоя семья тоже.


В Гостиной музыки было уютно и как-то… спокойно, что ли. Осень расцветила стены хороводами багряно-золотой листвы, навсегда запечатлённой в последнем своём полёте, усыпала ковёр ало-жёлтым — ступишь, зашуршит, чудится, — и приглушила свет, сделав его рассеянно-мягким, немного печальным, как прощальный солнечный взгляд. Угнездившись в медного цвета кресле, я с отрешённым умиротворением наблюдала за Анжелиной, задумчиво перебирающей нотные листы, аккуратно сложенные на маленьком столике. Ярко-рыжая, одетая в светлое домашнее платье, она казалась ещё одной деталью интерьера — центром и душой его. Не то, что я — темноволосое чучело в полосатой майке.

— Что ты отцу скажешь? — определившись наконец с музыкальной программой на сегодня, Анжи располагала листы на пюпитре — я отвечала её спине, плавно раскачивающейся за инструментом.

— Не знаю. Мама ждёт там. Там всё как-то… распланировано. Я точно знаю, кем буду, как пройдёт моя жизнь.

— И в этом для тебя счастье? — она провела рукой по клавиатуре. Споткнулась, вздохнула, возвращаясь к началу вновь. — Глупость какая. Здесь у тебя столько перспектив… К тому же. Ну куда ты пойдёшь? На факультет иностранных языков? Зачем? — И снова ошибка. Ноты фальшью брызнули из-под пальцев. — Знаешь, почему Британский шпион не смог стать учителем Английского в России?

— М? — вопросительно выгнула бровь я.

— Произношение не понравилось, — припечатала Анжи, резким движением опуская тёмную крышку. — Нечему тебе там учиться. Ты уже всё знаешь. Хочешь быть переводчиком — сразу после выпуска к папе иди, а хочешь развиваться и по настоящему жить… м… тоже иди к папе. — Плюхнувшись в соседнее кресло, Анжелина вытащила из декоративной вазы большое яблоко, к глазам поднесла так, будто меня сквозь него рассмотреть хотела. — У тебя-то мечта есть?

— Есть мечта, — глухо откликнулась я, играя длинной вьющейся прядью, — вот только реализовывать её слишком поздно. Возможности я упустила.

— Давай без экивоков. — Анжелас заинтересованно подалась вперёд. — Чего ты хочешь?

— Музыка — это целый язык, Анжи. Его за два месяца не выучить. Даже с абсолютным слухом. Есть огромный пласт теории, сам факт окончания музыкальной школы наконец. У нас был выбор — давно, когда я ещё мелкой была — музыка или языки. Родители во второе вложиться решили. Всеми силами и средствами. Думали: так вернее.

— Можно ведь что-то сделать? — И грустный грустный голубой взгляд.

— Я буду переводчиком, Анжи. Или ещё кем-то — не знаю. Путь мечты мне заказан. Прости. — И, поднявшись, из гостиной печально выскользнула. Разговор царапнул неожиданно больно, заставляя заглянуть вперёд и задуматься. Что меня ждёт? Два языка во мне равноправны, но хочу ли жить ими, день ото дня повторять за другими слова, не меняя смысла и теряя в этом саму себя?

Промчавшись по коридору, в свою комнату метнулась загнанно и, плотно затворив дверь, к ней прислонилась.

Зачем они разбередили мою душу? Чего хотели? Думали: это так просто? Вот взять — и разом изменить свой путь? А ведь мне хочется, до безумия, до крика хочется, но я не могу. И что делать? Куда бежать? — Замкнуться от всех, спрятаться вот так, как сейчас, за красивыми, увешанными множеством маленьких картинок стенами, щёлкнуть замком и, упорно сцепив зубы, преследовать нежеланную, ненужную, но всё же поставленную неоспоримым родительским словом цель.

Вот сброшу сейчас домашние туфли — ступни в мягком светлом ворсе утонут, пронесут к постели… в объятия её брошусь — наушники в уши, погромче любимый трек — и разрыдаюсь свободно, искренне, чтоб только никто не видел, никто не слышал, никто…

И споткнулась на полушаге. Вернулась назад, склонилась, быстро взмахнула рукой — метко брошенный левый башмак угодил аккурат в то место, которое у некоторых за мыслительный процесс отвечает.

— Ты чего, золушка, делаешь? — возмущённо подскочила Джен на моей постели и, вынув наушники, с обиженным лицом отложила в сторону, ожидаемо, мой синий плеер.

— Оборону выстраиваю, — невозмутимо буркнула я, прицеливаясь оставшейся в одиночестве обувкой. — На каком основании вторжение?

— К любимой сестрице в гости нагрянула, а тебя пока дождёшься, со скуки повесишься. Но музыка неплохая. — И напела фальшиво, помахивая моей туфлёй: — I fly into the wind*. — Сморщив нос, фыркнула: — «Fallen Angel» — ребята прикольные. Одобряю.

— Ещё бы ты не одобрила, — фыркнула я и, всё-таки бросив своё оружие на пол, потеснила сестрицу, вольготно раскинувшую по моим угодьям свои бренные телеса. — Может оставишь меня в одиночестве?

— Ага, счас! — Ортопедический матрас спружинил, покорно вынося активные перемещения пёстрой сестрицы. — Рыжая музицирует, родители ну просто дико заняты, а мне, бедненькой, чем себя развлекать?

— Саморазвитием? Подготовкой к экзаменам? — внесла здравые и, главное, полезные предложения я.

— Экзамены… да чёрт с ними. При любом раскладе на юридическом окажусь. — Джен (редкое зрелище) посерьёзнела. — Саморазвитие мне отец обеспечит тоже — не сомневайся. Я ведь наследница его, так сказать, надежда. А оно мне, спрашивается, надо? — И фыркнула, поднимаясь. — Так что нет. Не хочу ничего. Догуляю уж, что осталось, как самый нормальный…

— …неадекватный, — незамедлительно поправила я и Джен улыбнулась.

— Как самый нормальный из всех неадекватных подростков. — А потом она вцепилась в мои запястья и практически сдёрнула расслабившееся было тело с постели. — У нас на носу целых два события — твой день рождения и выпускной. А что натягивать будешь?

— Шири* на твою пёструю голову. Можно? Нет? — И язык показала, наблюдая, как обиженно гримасничает не обременённая грузом столь специфических знаний Джен. — А вообще… хоть в полотенце заворачивайте. Мне параллельно.

— Я б завернула, как вариант, да вряд ли народ оценит. — Теперь пеструшка оккупировала мой туалетный столик, вознамерившись оставить в расчёске немного волос, измученных яркой краской. — Завтра с утра ноги в руки — и отправляемся на поиски счастья. Будем обновлять гардероб, принцесса. Отказываться не дам.


Так, в общем, и поступили. Платья, юбки и кофточки закружили пёстрым калейдоскопом, дезориентируя и не оставляя места каким-то сторонним мыслям. Шопинг — дело, требующее много внимания и сил, занятие висьма утомительное но, чего уж греха таить, безумно приятное каждой женской душе. А шопинг в Лос-Анджелесе — это самое настоящее приключение, которое так весело делить на троих.

К вечеру даже неутомимая Джен валилась с ног, а я чувствовала себя так, будто целого слона могла вместе с местами его обитания скушать.

Переступив порог дома, с распростёртыми объятиями бросилась к самому лучшему, любимому и незаменимому… холодильнику, в недрах которого уже деловито ковырялась нацепившая лимонно-жёлтый парик сестрица.

— Знаешь, о чём я думаю? — прочавкала, засунув в рот половину сандвича разом, и из-за дверцы хитро так глянула, пряча последнюю бутылку холодной колы.

— А ты умеешь думать? — удивилась я. — Вот не ожидала!

— Запомни этот прекрасный день. Подобное происходит не часто, — взмахнув огрызком фаст-фуда, Джен взобралась на высокий стул, предоставив мне наконец выбор вожделенной еды. — Не открыть ли нам купальный сезон?

— Что? — тихонько заворчала микроволновка. В отличии от Джен, я грызть холодное не собиралась. — На пляж в восемь вечера? Серьёзно?

— Серьёзно? Я с вами! — донеслось от двери, и донельзя довольная Анжелина ловко стащила мой тёпленький румяненький бургер. Вот что за жизнь?


Даже в никогда не спящем Лос-Анджелесе можно найти абсолютно безлюдные места. Нужно либо сильно стараться, либо быть крайне богатой личностью для того, чтобы иметь в своём распоряжении некий кусочек пляжа личного пользования, дабы всегда быть в уверенности: даже если тебя принесёт в разгар самой горячей курортной поры, ты сможешь отдохнуть на личной территории, что будет явно больше носового платка. И, кстати, плавать будешь в океане, а не в окружающих тебя туристах.

Именно на такой арендованный участок мы и приехали, прихватив с собой калорийный ужин, купальники и желание подурачиться в своё удовольствие.

Всё-таки в жизни богачей есть свои преимущества. Делай, что захочешь, хоть голышом пляши, а никто ничего тебе не скажет. Свобода! Ну, и презренный металл, конечно. В этой жизни без него никуда.

Тихие волны мягко льнули к ногам, обнимая их всё выше и выше. Вода в океане была ещё холодна, так что каждый шаг я делала с опаской, желая оглянуться назад, на тёплый берег со словами: «Да ну его, это купание». Впереди уже воодушевлённо плескалась госпожа пеструшка, так что я старательно уговаривала себя: еще немножечко, и станет легче. Еще чуть-чуть.

И вправду, перед собой я была честна. Вскоре тело свыклось с новыми условиями, так что я мирно себе плавала вокруг синенькой, стучащей зубами Анжи.

— Ха-ха-хах-холодно, — продрожала она, обнимая себя за плечи и пятясь подальше от нас. — Я д-д-д-дом-ой.

— Еще чего, — перекрыла пути к отступлению Джен. — Подвигайся, сестрёнка! Движение спасёт мир!

— Д-д-д-двигаюсь, — вздрогнула рыжая. Из всех нас она была самой теплолюбивой, так что, съёжившись, отбивала зубами ритмы дальнего востока, смотря на нас жалобными голубыми глазами. — Вот з-з-за-б-болею с вами!

— Не дадим, — дружно заключили мы.

И начались лошадиные скачки на выживание, в процессе которых я выяснила следующее: Первое — мы, русские, злобный народ. И второе — рыжие ещё злее. Особенно, если войдут во вкус и сольются с пёстрыми в слаженном, дружном тандеме.

Вот так мы и гонялись друг за другом почти у самого берега, размахивая руками, брызгаясь и абсолютно забыв о пролетающем быстрокрылой птицей времени. И не дрожала осиновым листом Анжелина, и я выбросила из головы всё, отдавшись погони за пёстрой нахалкой, что несколько секунд назад совершила ну вовсе нереальное непотребство.

— Отдай верх купальника, сволочь пёстрая! — орала я, пытаясь прикрыть свою гордость руками. Скажу честно, тут приходилось делать выбор между смущением и желанием придушить названую сестру.

— Догонишь — отдам! — хихикнула Джен и тут же запнулась, — Ох тыж зелёный дуб…

— А? Что? — непонимающе оглянулась я — заимствованные из моего родного фольклора ругательства Джен использовала не часто. Но сегодня тому веский повод был.

Повод этот сидел на самом краю светлого деревянного пирса — то ли актёр заблудший, то ли мечта ожившая — не понять. Золото волос в алом закатном свете, гладкая кожа — на загар ни намёка нет, а под ней — сухой рельеф мышц. Сильные плечи, руки, небольшая татуировка — едва различимый узор… О да, я просто стояла и пялилась, хлопала глазами, забыв дышать — он обернулся резко. Обернулся — и что-то задрожало во мне. Можно ли издали так ясно цвет глаз понять? Можно ли утонуть, раствориться во взгляде и плыть, плыть, не ища ничего в бесконечно-синем, себя самоё теряя, иссушая себя до дна? Теперь знала — можно. И плыла, плыла, растворяясь. В то мгновение ни о чём не помнила, словно спала. Или только сейчас проснулась по-настоящему?

То миг лишь один был. Миг забвения, миг, что ещё не раз во снах ко мне возвращался. То был миг моего прозрения и позора. Но он рассыпался, брызгами разлетелся — и я бежала, с криками прикрывая обнажённую грудь. Я бежала, всё ещё чувствуя пронзительный, сводящий с ума взгляд. Бежала, отчаянно боясь и желая остановиться.