Грехи и корона

Интерлюдия

Два с половиной года назад

Принцесса Криселья Лугарская

Холодно.

Криселья укуталась в цветастый плащ – глупый, девичий, с белыми бабочками, красными маками и бахромой. И платье на ней глупое, неудобное – корсет сжимает грудь, не вздохнуть, юбка, как огромное розовое облако, и прическа ужасна – высоченное гнездо, утыканное розами, непривычно тяжелая. Полная дрянь.

Безумие.

Словно это не с ней происходит. Это для Тарильи судьба – куклой быть, прекрасной печальной принцессой в чужой стране. Но Тарилья мертва, и Виттория, и Сорелья, а Роттерия заперлась в храмовой башне и рыдает, рыдает и воет,  как ее такую, обезумевшую, невестой к спасителям отправишь.  Одна Криселья и осталась. И чучело чучелом едет теперь в потрепанной карете, в гордом одиночестве, будто нищенка – только хмурый кучер все проклинает извилистые ротенландские дороги.

Всех перебили кочевники, не успели и из Лугарии выехать. Людей перебили, и без того скудное приданное испортили, и сами подохли, собаки – Криселья жалости не знала. Но пока, нарядная и сонная от успокоительных трав, добралась до оружия – поздно было. От сопровождения лишь прикинувшийся мертвецом, трусливый кучер остался невредим. Остальные – Мастерица Лимилья, служанки, охрана – или мертвы, или покалечены. Выживших Криселья отправила обратно, но не возвращаться же самой, злить отца, и без того проклинающего весь мир. Как-нибудь переживет ротенладская знать скромность будущей королевы. Да и нападение разбойников отличное оправдание для бедности – красноземникам красота и богатство всего важнее.  

Кое-как Криселью на прощание привела в порядок одна из криворуких девиц, одела в то, что лучше всего сохранилось, прическу сделала якобы по-ротенладской моде – тысячу раз принцесса об этом успела пожалеть. Лучше бы заявиться во дворец в виде более привычном: с горящим золотом взглядом, окровавленной, с обнаженным мечом – ох и впечатлила бы женишка. Но нельзя, Криселья не дура, понимает.

Одно облегчение –  до свадьбы еще далеко, а может и вовсе не дойдет, мало ли что изменится к тому времени, как король-толстяк помрет...

Короля этого Криселья не видела, но слышала о нем много – и ничего кроме презрения рассказы не вызывали. И старший сын его, говорят, такой же, может и не толстый, но самодовольный и бесполезный, как и всякий ротенландец – и как дядюшке Хедвину не стыдно служить подобному семейству?

Ненавидела. Все в этой стране ненавидела – бескрайние красные луга, за путь успевшие до смерти надоесть, холод, кривые узкие дороги – если едет кто на встречу, не разминуться. Грубую речь – язык Криселья знала хорошо, но неприятно и слушать и говорить на нем, словно воронье карканье над трупами, и Бога-покровителя, чуждого, непонятного Хранящего Вечность Господина, тоже ненавидела…

Кучер свистнул, развевая злые мысли – впереди показалась столица. Наконец!

Криселья высунула голову из окна, посмотреть, придерживая волосы рукой, чтобы хлестки ветра творение на ее голове не разрушили.

Ротен впечатлял. На трёхъярусный гигантский торт похож, утыканный башнями, покрытый облезлой глазурью из красных крыш. Когда-то все стены были белыми, но посерели, пожелтели со временем, и веяло от них могильной гнилью, вечной, до костей пробирающей…

Ничего. Это не поле боя, где каждый миг может стать последним, где звон мечей и свист стрел, и музыка сражения в ушах, и кровь врага орошает лицо – милые сердцу воспоминания. Это всего лишь логово изнеженных, не знающих войны, людишек, погрязших в интригах и лжи. Криселья до такого никогда не опустится.

Впустили их быстро. Стражники у главных ворот бумаги осмотрели, заглянули за занавеску, поухмылялись, узрев лугарийскую принцессу, что никак прекрасной не назвать – и впустили. Никто невесту будущего короля не встречал, будто не знали и не ждали, и пусть Криселья не любила церемонии, но безразличие такое – оскорбительно. 

Здравствуй, новый дом, прекрасный Ротен.

Улицы Нижнего города вызывали брезгливость – грязно, тесно, облезлые вывески гостиниц и лавок. Дома друг к другу жмутся, большие – как муравейники, толпы людей в многочисленных окнах мелькают, и маленькие – как только жить в таких, не развернуться же.  А люди – странные: рядом идут и нищенка в лохмотьях, и франт в золоте и кружевах – фальшивых скорее всего, совсем дураком надо быть, чтобы в таком виде щеголять по таким местам. Оружие почти у каждого, спрятано, но Криселья видеть умеет. И запах – бедности, злобы. Убивали на этих улицах часто.  И это их, лугарийцев, еще варварами называют!

На скромный экипаж внимания не обращали, и не расступался никто, но кучер умело лавировал, ехал быстро, обминая прохожих и бродячих кошек, перегоняя, и вскоре – неожиданно – Криселью поглотило мерцание. Сердце замерло, время замерло – жутко до дрожи. Мгновение – и убаюкивающий городской шум развеял чуждость. Они минули незримую стену, колеса стучали по мостовой Среднего города, благопристойного города обывателей, скучных мещан – не менее отвратительного.

Криселья попыталась задуматься, как же Ротен построен, как божественные силы создали столь невообразимую архитектуру, исказили само пространство… но мысли, догадки, идеи все разбегались, растворялись  – Хранящий Вечность Господин хранит свои тайны. Криселья слышала, что вера ротенландцев давно угасла, что жизнь их  давно неизменна, привычна, смиренна, как замкнутый цикл. В этом и сила страны Красных земель, и, главное, их сердца – древнейшей столицы. Сила, пусть, но и слабость тоже – иначе и быть не может.