Грехи отцов

Пролог

Свежий ветер с Балтики за десятки вёрст пах морем. Шевелил ветви деревьев, обступивших поляну, тормошил, будил после зимнего сна, о котором ещё напоминали ноздреватые серые куртины осевшего снега, кое-где видневшиеся среди палой прошлогодней листвы.

Громко и радостно щебетали ошалевшие от весны птицы, но странный звук — инородный, тревожащий, совершенно неуместный в тихой рапсодии просыпающегося леса — настойчиво вплетался в птичье разноголосье. То был лязг металла.

На небольшой поляне, уже покрывшейся нежным ёжиком молодой травы, яростно сражались два человека. Напряжённые гримасы на лицах, прилипшие к потным лбам пряди волос. В скрещённых взглядах — вся палитра чувств от презрения до ненависти: лёд и кипящая лава в одном ведьмином котле, что вопреки законам мироздания не гасят, а усугубляют друг друга. И звон оружия, далеко разносившийся в предвечерней тишине.

Мужчина лет тридцати с курчавыми волосами, отливавшими медью, более крупный и сильный, был явно опытнее соперника — невысокого, бледного и совсем молодого. В движениях, полных обманчивой кошачьей мягкости, чувствовалась грация искусного фехтовальщика. Атаковал он стремительно и безошибочно, и лишь природная гибкость юноши ещё помогала тому уклоняться от ударов. Но с каждой минутой ошибок становилось всё больше, и было ясно, что исход поединка предрешён…

Закатное солнце, ещё видневшееся над верхушками деревьев, тускло взблеснуло на острие клинка. Молодой человек отступил, неловко уклонился и попытался парировать удар, но резкий выпад противника настиг его. Шпага вонзилась в грудь.

Рыжий господин движением бывалого бретёра выдернул из обмякшего тела клинок. Постоял с полминуты, прикрыв глаза и восстанавливая сбившееся дыхание, и склонился над упавшим — на груди того быстро расплывалось алое пятно. Заглянул в лицо, пощупал шейную жилу и отошёл.

Аккуратно сложенный плащ и треуголка с пышным плюмажем ждали на земле в нескольких шагах от арены битвы. Деловитый муравей шустро полз по серебряному галуну шляпы, и незнакомец некоторое время следил, как тот перебирает крошечными лапками, прежде чем решительно стряхнул насекомое и натянул шляпу до самых бровей. На хмуром лице отражалась смесь досады и сомнения, словно какая-то мысль не давала покоя.

Он двинулся к одной из лошадей, привязанных неподалёку, но, прежде чем сесть в седло, ещё раз оглянулся на тело, распростёртое на земле.

— Ну вот и всё, — чуть слышно пробормотал он по-немецки. — Теперь уж правды не узнать… А может, оно и к лучшему.

Уже вставив ногу в стремя, удачливый дуэлянт обернулся: саженях в двадцати была привязана лошадь убитого – буланый жеребец, что, встопорщив уши, не отрываясь смотрел на лежащего хозяина. Хватило одного взгляда, чтобы по достоинству оценить стати коня – породистого и явно дорогого. Интересно, откуда такой у небогатого мальчишки-кадета?

Мужчина ещё несколько секунд полюбовался на тонконогого красавца – конь нервничал, с грацией, присущей только очень кровным лошадям, переступал ногами, насколько позволял привязанный к дереву повод. Густой, длинный хвост хлестал по бокам.

Жаль отдавать этакого хитророжему кабатчику, ему любая кляча сгодится. Может, забрать буланого себе, а кабатчику сбыть собственного мерина? Тот и на вид не слишком казист, да и лет уж больше двенадцати, кадетов конь явно моложе.

И мужчина решительно зашагал в сторону незнакомой лошади. Однако стоило отвязать повод и потянуться к стремени, жеребец издал короткое злое ржание, прижал уши и закрутился на месте, не позволяя не то что сесть верхо́м, но даже приблизиться к себе. Некоторое время человек в треуголке безуспешно пытался его успокоить, а потом раздосадовано плюнул.

– Да и чёрт с тобой!

Утешаясь тем, что конь слишком приметный и брать себе такого опасно, мужчина привязал жеребца к седлу и приготовился ехать. Однако бежать следом за мерином буланый не желал – ржал, упирался, точно ишак, норовил встать на дыбы, пугая и нервируя покладистую лошадёнку, и, в конце концов, человек в треуголке, в раздражении соскочил на землю. Вновь привязав норовистую скотину к дереву, он выхватил хлыст, и на голову строптивца обрушился град ударов. Тот заметался, но короткий повод не позволял увернуться от экзекуции. Некоторое время человек методично избивал жеребца, выплёскивая на некстати подвернувшуюся жертву все свои сомнения, злость и метавшихся в душе демонов ревности. Остановился, лишь когда животное перестало рваться, замерло, покорно опустив голову и длинно вздрагивая от каждого удара.

Тогда человек в треуголке вновь привязал буланого к седлу, вскочил на своего мерина и тронул с места. Теперь чужой жеребец понуро побежал следом, не пытаясь сопротивляться.

Спустя минуту стук копыт затих вдали, и на поляне утвердилась тишина, нарушаемая лишь ликующим пением птиц и шорохом ветра в ещё голых ветвях.