Гробики

Гробики

Я давно понял, что «взрослый» — это понятие эфемерное, условное. Были разные времена, и взрослыми тоже становились в разном возрасте. Да и по сей день ничего ровным счётом не изменилось, кто-то уже в четырнадцать лет идёт работать, чтобы прокормить младших братьев и сестёр, а кто-то и после сорока остаётся инфантильным глупцом, витающим в облаках.

Мои отношения с взрослостью я не могу назвать иначе, как регулярным обманом. Вот, думаю, окончил школу, теперь взрослый. А потом поступаю на первый курс и тут же осознаю, что ничего толком не изменилось: я всё такой же оболтус. Затем начинаю жить один, казалось бы, вот она, эта неосязаемая взрослость! Но тут дело доходит до готовки и снятия показания счётчиков, и вот я уже судорожно набираю номер мамы, чтобы узнать, как правильно заполнять страшные квитанции и где брать эту пресловутую красную воду для борща.

Но все эти обманы оказались безобидными и даже милыми, в отличие от последнего, о котором я и хочу вам рассказать.

Случилось это летом, я окончил институт, получил диплом бакалавра и, как высококлассный историк, специалист в вопросах отечественной историографии и новейшей политической истории, уехал косить от армии в своё родное село. На работу в школу взяли без проблем. Директор знал меня ещё с детства: мы с друзьями частенько наведывались в школьный спортзал, прыгали через козла, похожего на глазированный сырок на четырёх спичках, и лазали по шведской стенке. Никто из нас не знал о страшной тайне.

​

Дипломированных историков в селе не было. Завуч, по образованию биолог, со словами «Дети! Книга — лучший друг человека! Читайте!» оставлял учеников корпеть над учебниками, а сам удалялся решать важные дела в столовой. Поэтому с моим приходом у ребят появилась отличная возможность получить более глубокие знания по предмету. Кабинет мне выделили на втором этаже и даже выдали ноутбук для работы.

Всего в школе было около пятидесяти учеников, в это число входили и приезжие скромняги из близлежащих деревень и совсем не говорящие по-русски цыгане, разделение по буквам отсутствовало, да и в самих классах сидело максимум четверо.

На первый учебный год все уроки мне поставили на субботу, шесть занятий в шести классах — с пятого по десятый, с девяти утра до трёх часов дня. Один день в неделю работал, в остальное время улаживал вопросы с военкоматом, очень много гулял, загуливал, по ночам писал рассказы. Казалось, взрослость воистину свершилась.

В тот роковой день стукнуло ровно полгода с начала моей работы. Начало марта выдалось солнечным, природа за окнами моего кабинета оживала, в село мчалось долгожданное тепло.

После пятого урока зашёл директор. С новогодних праздников его доверие ко мне заметно возросло. По субботам он отводил свои уроки и уходил домой, оставляя мне ключ. В мои обязанности входило проводить приезжих пятиклашек до автобуса, закрыть школу и во время своей вечерней прогулки отдать ключ директору.

Ничего не предвещало кошмара, суббота была отличная, все занятия я отвёл с удовольствием, сидя рядом с большим окном и частенько поглядывая на раскинувшийся за ним школьный сад. Дать звонок было некому, поэтому ровно в четырнадцать тридцать я с улыбкой на лице постучал карандашом по столу и объявил об окончании занятий. Четверо пятиклашек подскочили, смели в портфели учебники и, болтая о своём, помчались в коридор. Я накинул пиджак, спустился на крыльцо, убедился, что все четверо уселись в автобус, и не спеша поплёлся обратно, забрать пальто и ключ.

Каково же было моё удивление, когда я увидел девочку, стоящую спиной ко мне у дальнего окна кабинета. Ростом она была чуть выше только что уехавших пятиклашек, но так как девочки в этом возрасте растут быстрее, я принял её за их одноклассницу и поначалу очень испугался, что забыл отправить ребёнка домой.

— Так, — говорю, пытаясь не выдать волнения, — а ты чего тут стоишь?

Сам же тем временем быстро шагаю к столу, хватаю мобильник, смотрю в заметках, сколько детей и после какого урока должны быть посажены в автобус. Всё сошлось: после шестого — четверо мальчиков. Значит, девчонка из местных.

— Ты из пятого класса, солнышко моё? — спросил я.

Однако в голове моей уже созревал страшный ответ, ведь я мог поклясться, что последние сорок пять минут читал материал четверым озорникам, среди которых не было никаких девочек.

Таинственная ученица молчала.

Тогда я взглянул на сад за окном, тяжело вздохнул, подумал, что всё это похоже на дешёвый ужастик: здоровый мужик испугался своей маленькой ученицы. Какой же он после этого взрослый? Потом я вновь посмотрел на неё. Девочка стояла, наклонив голову на бок. Я видел только её затылок: аккуратные русые косички, касающиеся кончиками старомодного кардигана с белым воротничком.

В верху живота закололо, я нахмурился, вся ситуация казалась неправильной, совершенно ненужной, точно соринка, попавшая в глаз. Хотелось отменить её, пропустить магическим образом и забыть. А ещё лучше забросить в долгий ящик свою мнимую взрослость и сбежать от проблемы в родительский дом.

— Ты чего молчишь? — услышал я свой нарочито серьёзный и грубый голос.

В ответ тишина, сводящая с ума, давящая на затуманенный рассудок. Меня пробрало, как от резкого дуновения ветра, я двинулся к девочке и аккуратно похлопал её по плечу.

— Уроки закончились, домой надо, пойдём.

Девочка едва слышно хмыкнула, я поёжился, но всё не спешил разворачивать её, предчувствуя что-то плохое. Я будто балансировал на тонком канате, служившем границей человеческого страха: сверху безопасно, но одно неловкое движение — и всё, падение в лапы к лишающему рассудка ужасу.

Для собственного успокоения весь этот страх я объяснял предвзятым отношениям к мужчинам-педагогам, пытался убедить себя, что за излишние прикосновения с меня спросят по всей строгости, но в глубине души прекрасно осознавал, что до смерти боюсь отвёрнутого от меня ребёнка.

От неё веяло холодом, то же я испытывал, сидя рядом с гробом в ночь перед похоронами бабушки, и то же частенько чувствовал, проходя мимо аутентичных манекенов в торговых центрах.