Гвоздичка

Гвоздичка

Щелчок затвора, сорванный передник, вздох — рабочий день кончен! Гвоздик погасила свет в прихожей и не спеша зашла за стойку. Впервые за двенадцать часов она могла сварить кофе и для себя, без суеты.
Мало кто знал, что невысокая, стремительная официантка уютного кафе «Гвоздичка» является также и его владелицей. Она носила пустой бейдж, и ее прозвали Гвоздиком — так быстро и вовремя появлялась она у столиков. Впрочем, ее внешность замечательно не подходила имени: эта женщина была далеко не стройна, а длинные, мощные руки выдавали в ней что-то обезьянье.
Гвоздик с любовью оглядела небольшой зал. Где-то на кухне хлопнула дверь: повара существовали в молчаливом согласии с хозяйкой и никогда не прощались, довольствуясь дежурным утренним «здравствуй».  «Пора», — подумалось Гвоздику, но она не пошевелилась, а лишь продолжила вслушиваться во вкрадчивое шипение кофеварки. 
Должно быть, ночное кафе, освещаемое лишь парой алых огоньков от неостывшей плиты и одиноко трудящейся кофе-машины, выглядело жутковато. Но женщина за стойкой вряд ли испытывала дискомфорт или, тем более, страх. Она неторопливо расправилась со своим эспрессо и, отключив приборы от сети, вошла в пульсирующую темнотой подсобку. Какое-то время оттуда доносилась возня, перезвон ключей и поскрипывание деревянного люка на давно не смазанных петлях. Затем — громкий стук, и «Гвоздичка» окончательно обезлюдела.
Подвал был зоной строжайшего запрета для всех работников заведения. Несмотря на то, что крошечный домик-кафе снаружи выглядел смехотворно маленьким, широкая сеть подземных коридоров могла не на один час поглотить неопытных авантюристов. Катакомбы тянулись далеко от кофейни, вплетаясь в подвалы жилых домов и заброшенные бомбоубежища. Впрочем, землистый пол и бесконечные дощатые стены давно уж никого не прельщали: все любопытные носы давным-давно побывали практически во всем подземелье.
В одном из многочисленных аппендиксов коридора скрытно поблескивала массивная дверь с кодовым замком. Скучная, ржавая — она обещала незваным гостям полки с маринованными овощами и прохудившийся мешок муки. Гвоздик решительным шагом прошла полкилометра, отделявших отросток от люка и, вооруженная ручным фонарем-прожектором, несколько раз вдавила железные цилиндрики, исполнив замысловатую комбинацию. Что-то щелкнуло, провернулось, и ржавая привратница сдалась.
Хозяйка мягко притворила за собой дверь и рванула рубильник на приборном щитке неподалеку. Замигали больничные лампы дневного света, и подземелье осветилось мертвенной синевой.
По бокам от входа в стену были вмонтированы два стеклянных цилиндра: мутных, заполненных непрозрачной дрянью, в которой иногда мелькало что-то темное и округлое. Бросив беглый взгляд на загадочные приборы, Гвоздик со все нарастающим возбуждением поспешила дальше — туда, откуда тянуло холодом огромного подземного зала.
Тихий, жалобный вой.
Женщина вошла в огромный чертог, заставленный всевозможными клетками, вольерами, коконами бечевки; в его центре возвышался, словно идол боли и чистоты, стерильный хирургический стол.
Поскуливание из ближайшей клетки — самой опрятной на вид.
Гвоздик приблизилась к возмутителю спокойствия — и куда только делась расторопная официантка? У стальных прутьев стояла госпожа, хозяйка жизней, мастер, сошедшийся в поединке разума и искусства с самими богами. Без тени брезгливости или смущения смотрела она на отвратительное существо, сжавшееся у ее ног.
Это была девушка — грязная и малосимпатичная, со вздернутым носом и темными редкими волосами. Через ее живот тянулся вздувшийся от стежков розоватый шов, а вместо ног от туловища спускался торакс мохнатой хитиновой твари. Ее пустые глаза ничего не выражали, из птичьего ротика свисала нитка слюны.
— Признаться, — холодным голосом начала Гвоздик, — я и сама не знала, как поведешь себя ты, арахнофобка, если скрестить тебя с пауком.
Сняв с кольца очередной ключ, она отперла клетку и, поигрывая продолговатой подвеской на нем же, подошла к жертве.
— Ты меня разочаровала. Сойти с ума — самое тупое, до чего ты могла додуматься.
Невнятное бормотание.
— Заткнись, наконец!
Лицо женщины исказилось, и она ткнула брелоком в грудь кадавра. Тело гибрида содрогнулось в одиночной конвульсии, прошитое слабым разрядом, но выражение лица девушки даже не поменялось.
— Только на охрану теперь и годишься, — уже спокойнее резюмировала женщина, с удовлетворением отмечая жесткую щетину, начавшую покрывать обнаженный торс несчастной. Похоже, тела наконец прижились —  скоро они срастутся окончательно.
— Т-тётя. Позор... Тётя.
Гвоздик едва заметно вздрогнула. Подойдя почти вплотную к продукту своего гения, она наградила полудевушку увесистой пощечиной. Голова той мотнулась, слюна брызнула на скудно покрытый соломой пол.
— Дрянь такая... — ругнулась хирург, обтирая ладонь пучком сухой травы. — Я тебе не тетка никакая, поняла? Я твоя хозяйка. Повторяй: хо-зяй-ка.
— Хо... зяйка, — тупо промычало существо.
— Вот и славно... — пробормотала женщина, запирая клетку снаружи.
— Собственную племянницу — в кадавра? — донесся миролюбивый голос из дальнего угла. — Должно быть, ты по-настоящему смелый исследователь.
Официантка не вздрогнула, не испустила истошный вскрик. Спокойно вернув увесистую связку в карман, она приблизилась к источнику звука.
На перевернутом ящике с сушеной рыбой, высыпавшейся на пол, громоздился юноша лет двадцати пяти, крепкий, коротковолосый. В руках он баюкал внушительных размеров «Магнум», рукава его были изорваны, лицо — в глубоких царапинах.
— Теневой столик, — холодно констатировала хозяйка. — Чай с гвоздикой, ветчинный сэндвич. Десять процентов чаевых.
Парень снял несуществующую шляпу в игривом приветственном жесте.
— Скольких крошек ты завалил?
Гвоздик трепетала от ярости, слова с трудом выталкивались из ее сокращающейся глотки.
— Двух, одна ранена, — пришелец посерьезнел. — Было никак. Твоя охрана сорвалась сразу.
Хирург самодовольно кивнула. Два кадавра — это неприятно, но поправимо. Год спокойной работы — и потери будут возмещены.
— Меня зовут Анжело, — торопливо представился парень. — Я принес приглашение на съезд Мастеров. 
Гвоздик презрительно фыркнула и отвернулась от посланника. Неторопливым шагом она отправилась к вольерам: оценить нанесенный ущерб.
— Постой, постой же!
Анжело соскочил с насеста и кинулся вдогонку женщине.
— Я слышала о вас, недоделках, — бросила через плечо официантка. — Сборище некроромантиков. Как вы еще на плаву? Ни стержня, ни лидера, ни идеи... Ваша организация — пшик.
— Все совсем не так! Мы воспеваем красоту человеческих творений, тела, слитого с тораксом, с панцирем, с чешуей, с...
Гвоздик громко цыкнула, перебив юношу. Убитых кадавров уже пожирали товарки, а раненая девушка-скорпион вжалась в угол, зажимая пробитый живот.
— Луиза! Луиза, девочка моя! Иди сюда, иди... Анжело, отвали! Съ...бись подальше, пока она тебя не увидела!
Подбитая стражница, с трудом перебирая членистыми конечностями, выползла из распахнутой клетки. Замок был сбит, но щеколда уцелела; хозяйка тут же заперла вольер. Парень скрылся в тенях, но его присутствие чувствовалось в сладковатом воздухе подвала.
Гвоздик любила Луизу. Она была спокойной и преданной; единственной, кому хозяйка сделала лоботомию из жалости и раскаяния, а не расчета. Медленно, стараясь не растревожить рану, женщина отвела ее к хирургическому столу. Обтерев прозрачную ампулу, хирург вспорола стекло бритвой и ввела морфий в тело кадавра.
Убедившись, что скорпионша в отключке, Анжело вновь появился в свете ламп.
— Не хочу показаться навязчивым...
— Ты уже показался навязчивым. Я оперирую.
Хирург, надев прорезиненные перчатки и чепчик, придирчиво изучала поврежденные ткани.
— Разрывные пули. Из «Магнума». Не представляю, как мне это чинить.
— Могу я взглянуть? — робко спросил парень.
— Нет, — отрезала хозяйка. — Просто оплатишь чек.
Анжело заерзал.
— Если честно, Мастера не располагают излишком материальных средств... Мы могли бы освободить тебя от членского взноса...
Гвоздик яростно фыркнула, с невероятной скоростью орудуя пинцетом и ножницами. Ее длинные, приматоподобные руки каменной хваткой впились в приборы.
— Убитых кадавров я вам спишу: незачем мне защитники, неспособные справиться с каким-то щеглом и его хлопушкой, — произнесла женщина, выдержав незначительную паузу, — Но искусственный желудок Луизе, будь добр, оплати.
Юноша испустил слишком уж облегченный вздох: недоверчивой официантке подумалось, что парень просто давил на жалость, чтобы сбить цену. Впрочем, это не играло никакой роли.
Только за этим столом Гвоздик чувствовала себя живой, погруженной в любимое дело. Внутренняя плоть девушки, такая нежная, хрупкая, беззащитная, распадалась и собиралась вновь, подчиняясь своему единственному хозяину — богу, держащему в руках инструмент. Хирургу открывалась истинная суть человека: истинный цвет наших тел. Когда-то давно, впервые порезавшись кухонным ножом, она нашла свое кредо — смутно, неясно, но осознание пришло сразу. С тех пор утекло немало воды, но стержень Гвоздика, ее тайная страсть, оставались неизменны.
Анжело мялся, не зная, как начать разговор. Несмотря на внушительную внешность, он, похоже, был весьма неопытен и наивен. Встретившись с суровой хозяйкой, он не знал, как реагировать на ее грубость.
— Так вот, слет состоится...
— Заткнись и подай ланцет.
— Я не в перчатках...
— Делай что велено.
Парень подчинился и бочком подошел к столу. Только он потянул руку к инструменту, как из-под халата Гвоздика вылетела тонкая хитинистая конечность, увенчанная ребристой клешней. Посланник и пискнуть не успел, как его шея оказалась в смертоносных тисках.
— Послушай, г...ндон, — нежно пропела женщина, не отрываясь от операции. — Я тебя, конечно же, отпущу. Но если в ближайшие полгода ко мне заявится инспекция — будешь разделан на запчасти. Это понятно?
Юноша судорожно закивал, инстинктивно вцепившись в чудовищную конечность. О том, чтобы нашарить кобуру и накормить стерву свинцом, не могло быть и речи: одно неверное движение — и через пару дней Луиза б набивала селедочными головами уже его желудок, а не искусственный заменитель.
— Я не слышу, — угрожающе прошипела женщина.
— Да… Поня… — прохрипел Анжело.
— Замечательно, — резюмировала хирург, и крабья клешня, разжавшись, юркнула обратно под ее одежду.
Посланник, потирая поцарапанную шею, отошел подальше от операционной, стараясь сохранять видимость спокойствия. Получалось плохо: колени его заметно подрагивали, а руки то и дело бесконтрольно оправляли одежду и пробегались по жесткому ежику волос.
— Ты… — начал парень, тщательно взвешивая слова, — Ты и себя… модифицировала?
Женщина бросила на него взгляд, полный неизречимого презрения.
— Вот почему вы, Мастера, всегда будете лишь любителями, — медленно проговорила она, — Вы делаете с другими то, на что сами никогда не решились бы. Вам не понять эту поэзию. Я — художник, а вы — обезьяны с кисточками.
В ее голосе слышалась неподдельная тоска. Какой подвиг воли ей потребовался, чтобы отказаться войти в круг единомышленников, способный защитить ее от инспекции, непонимания, изнурительных поисков?
Анжело все прекрасно понял.
«Сумасшедшая», — подумал он, с облегчением выходя из подвала.