Hassliebe

Глава 9

— Ида! — загрохотал Генрих из кабинета. — Ида!

Девушка, услышав своё имя сквозь шум музыки, доносившейся снаружи, нехотя пошла в кабинет фон Оберштейна. Зайдя, как всегда остановилась у двери и, опустив голову, стала ждать очередной экзекуции, очередной порции боли и унижения, очередной порции ненависти и отчаяния.

Генрих стоял у распахнутой балконной двери и, держа в руках сигарету, которой он помахивал в такт играющей снаружи музыке, выглядывал на улицу, прислонившись к дверному косяку. Не оборачиваясь к девушке, он поманил ее к себе рукой:

— Иди-ка сюда.

Не понимая, что он задумал в этот раз, Ида прошла к нему и, поежившись от пробравшего до костей холода, что шел с балкона, остановилась в шаге от мужчины. Его широкая спина закрывала ей обзор на плац.

— Посмотри, — схватив девушку за руку, он вышел с ней на балкон, — посмотри…

Ида, которую Генрих с силой вдавил в парапет, заставляя смотреть на происходящее, затаила дыхание. Она прекрасно отсюда видела, как возле крематория сотни, тысячи людей лежат в огромным рвах, а по их краям стоят нацисты, которые стреляют по ним. Выстрелов не было слышно — их перекрывала грохочущая из репродукторов веселая танцевальная музыка, которая никак не вязалась с происходящим. Это было самым настоящим безумием.

— Смотри, Ида, — фон Оберштейн с силой зажал рукой с тлеющей сигаретой подбородок девушки, которая хотела отвернуться. — Смотри, что с ними происходит… Тебе нравится это? Ида, тебе это нравится?

— Это ужасно, — прошептала она, чувствуя, как по щекам поползли слезы. — Зачем?..

— А ведь ты могла оказаться среди них… — от его пропитанного ядом шепота у нее по спине прошла дрожь.

— Не жди от меня благодарностей, — прошипела Ида, не выдерживая натиска музыки; ее душил запах сигареты. Генрих сдавил подбородок пальцами сильнее, заставляя ее скулить. — Зачем, зачем все это?..

Девушка почувствовала, как он убрал пальцы с ее подбородка и его рука легко опустилась ей на плечо; в лицо попал сигаретный дым. На уши давила музыка смерти, заполнившая весь лагерь.

— Ида, — тихо, почти шепотом произнёс Генрих, чуть наклонившись к ней, — посмотри на меня.

Вздрогнув, Ида несмело приоткрыла глаза — знала, что лучше сразу повиноваться, ведь он не любит повторять по два раза. Встретилась с его взглядом, не горящим и полным ненависти как обычно, а каким-то глубоким и пронзительным. Лицо его было, на удивление, спокойно. Иде стало не по себе — впервые за долгое время она увидела в нем того самого Генриха фон Оберштейна, который встретился ей в краковском ресторане в далеком тридцать девятом году. Это было страшнее всего: видеть на месте монстра, убийцы, палача — человека.

— Смотри внимательно, Ида, — прошептал он, наклонив голову ещё ближе к ней. — Очень внимательно…

Внезапно он быстрым движением развернул ее, обхватив за плечи и прижав к себе рукой, и, выхватив из кобуры «Вальтер», стал беспорядочно стрелять по проходящим мимо заключенным, которым посчастливилось не поучаствовать в Энртефесте [1]. Ему было плевать, кто это был — старики, женщины, мужчины, дети, — он стрелял по всем без разбору. Ида закричала, затрепыхалась у него в руках, пытаясь вырваться, закрыла глаза, чтобы не видеть всего этого ужаса.

— Зачем? — повторил Генрих ее вопрос, направляя пистолет на убегавшую в сторону барака женщину. — Потому что мы можем. — Нажал на спусковой крючок. — Потому что я могу.

— Бесчеловечно, — проговорила она, слабо пытаясь оттолкнуть фон Оберштейна от себя, — бесчеловечно…

Генрих с каким-то диким, почти животным рыком отбросил Иду от себя. Та, не удержавшись на ногах, упала на плитку.

— Бесчеловечно? — переспросил он, направляя дуло пистолета на неё. — Повтори мне это в лицо.

Ида, все ещё судорожно вздрагивая и чувствуя, как слезы катятся по щекам против ее воли, посмотрела на него. Если он хочет, то пусть стреляет — она уже давно готова к этому. Хотя, какое-то чувство ей подсказывало, что он не выстрелит — не захочет потерять свою любимую игрушку, — и это придавало ей сил, вселяя какую-то надежду, что сегодня она ещё не умрет.

— Палач, — одними губами произнесла девушка.

Никак не изменившись в лице, Генрих быстро нажал на крючок. Раздался тихий щелчок, который Ида так отчетливо услышала сквозь громкую музыку. Осечка.

Ида заметила, как за мгновение лицо мужчины исказила дикая ярость; она зажмурилась в страхе. Ей не верилось, что он и вправду мог сейчас убить ее, что все-таки нажал на крючок, но ее спасла глупая осечка. Ведь лучше бы он ее застрелил…

Схватив девушку за волосы, фон Оберштейн со всей силы ударил ее кулаком по лицу, оцарапав черепом с перстня, а затем приложил об дверной косяк. Ударившись виском об острый деревянный угол, Ида потеряла сознание.

Пришла в себя Ида уже когда за окном уже начало темнеть. Для нее было неожиданностью обнаружить себя в постели в спальне Генриха, заботливо укрытой его одеялом. Такое ей могло присниться только в самом страшном кошмаре…

Вскочив, Берг первым делом осмотрела себя, но ничего, кроме ссадины от кольца на лице и слабого синяка у виска, не обнаружила. Пока она оглядывала себя у зеркала, из раскрытого окна уже не слышно было веселой музыки — изредка доносились одиночные выстрелы и был слышен уже въевшийся в слизистую запах из крематория. Но задерживаться в спальне она не стала — незаметно покинула ее и спустилась в подвал. Пока тенью шла туда, Генриха она нигде не видела — похоже, дома его не было. В доме было темно и тихо.