Hassliebe

Часть IV: The End.

Генрих стоял над столом и, держа в чуть трясущихся пальцах медленно тлеющую сигарету, смотрел в раскрытую перед ним папку. Листов в ней было много, но интересовал его только один, последний. Он провёл рукой по листу, пальцем помогая себе найти нужный номер в списке. Рядом со строчкой, где значился номер «91077», палец замер. Генрих непроизвольно затаил дыхание.

Номер: 91077. Дата: 19.07.44. Мертва.

Фон Оберштейн отошел от стола, упёрся в подоконник, закрыл глаза и, поднеся сигарету ко рту, крепко затянулся. Ида умерла два дня назад. Вместе с остальными сотнями безликих номеров. Что ж… Всё, как он и хотел.

В дверь постучали. Генрих открыл глаза и посмотрел на вошедшего солдата, который пришёл за бумагами. Захлопнув папку, он подхватил ее со стола и, проходя мимо солдата, сунул ее ему в руки. Выйдя из кабинета, мужчина зашагал, гремя своими тяжелыми сапогами с набойками по полу, прочь по коридору. На душе у него было легко. Все так, как он и хотел…

Ида Берг, номер девять-один-ноль-семь-семь, умерла два дня назад. То, о чем он уже давно думал, то, что занимало его мысли последнее время, наконец сбылось. Иды Берг больше не существовало на этом свете. Он наконец дождался этого момента. Теперь она свободна…

Остановившись на пороге своего, так называемого, дома, Генрих полез в портсигар за очередной сигаретой. Закурив, он прислонился к стене, расстегнул несколько пуговиц на кителе, снял с головы фуражку, закрыл глаза и, подставляя лицо яркому солнцу, запрокинул голову, уткнувшись макушкой в стенку. Он не верил в свой успех.

Все вышло так легко… стоило лишь подкупить начальника лагеря и ещё нескольких человек из комендатуры. Возможно, вся эта затея и не прошла бы так легко в другое время, но сейчас все заняты другими делами и никому нет дела до какого-то номера «91077». Одним больше, одним меньше — нет никакой разницы. Но для него… для него разница есть.

Вокруг него все рушилось, весь построенный ими рай быстро превращался в самый настоящий ад. Солнце пекло с неистовой силой, но ещё больший жар сегодня шёл от крематория. Все вокруг обезумели… и он в том числе.

Генрих понял, что давно сошел с ума. И все из-за Иды Берг, ради которой он был готов расстрелять весь мир, затопить все реками крови, распахнуть ворота ада и пройти самое пекло, чтобы достичь желаемого. Он не знал, произошло ли это еще при их первой встрече, или же в их третью встречу возле краковского кафе, или же когда он вытащил ее с того поезда в один конец. Все это время он ненавидел Иду, признавшись себе в этом еще в Кракове. В том, что он любит ее, он признался себе совсем недавно. И лишь только сейчас Генрих понял, что любовь и ненависть — это одно и то же.

— Герр Оберштейн, — пару минут спустя прозвучал рядом с ним голос молодого человека, — машина подана.

Кивнув и стряхнув пепел, Генрих открыл глаза, посмотрел на блестящий на солнце Хорьх и прошёл в дом; на середине лестнице остановился, усмехнулся своим мыслям и пошёл дальше. Ему ещё нужно кое-что забрать…

Зайдя в кабинет, он быстро собрал в портфель все бумаги, которые ему были нужны в дальнейшем. После этого пошел в спальню, где его ждал уже собранный чемодан с вещами. Отнеся все это в машину, мужчина вернулся в дом, прошел в спальню и остановился рядом с кроватью. В голове его маячила мысль: а правильно ли он все делает? Генрих посмотрел в окно, откуда видел дым, идущий от крематория, и решил для себя, что все же он делает все верно. Если нет — он рано или поздно поплатится за это… И что? Все равно никто не уйдет из этого мира живым.

— Вставай.

Ида мигом проснулась, почувствовав, как Генрих невесомо тронул ее за плечо. Она всё никак не могла привыкнуть к такому обращению…

Все кардинально изменилось около двух недель назад, в самом начале апреля. Слух быстро расползся по лагерю — на подходе советская армия. В сердцах выживших узников вспыхнула надежда, в сердцах немцев — обреченность. Но и это продержалось недолго: немцы начали срочную эвакуацию узников в другие лагеря. О новостях Ида узнавала от прачки.

С тех пор изменился и Генрих. Вечером того дня, когда новость о приближении советской армии добралась до лагеря, он поймал Иду у лестницы, когда она несла стопку чистого постельного белья в кладовку, схватил за руку и потащил за собой в спальню. Затолкнул ее в комнату, рывком отбросил в сторону кровати и, посмотрев на девушку пару секунд, ушел, с силой захлопнув за собой дверь. Несколько часов Ида испуганно просидела в углу спальни, с ужасом ожидая возвращения пьяного фон Оберштейна, и лишь потом она поняла — он придет. Ни сейчас, ни позже.

Утром девушка обнаружила массивный замок на двери подвала — он переселил ее в свою спальню.

На следующий день Ида осмелела и позволила себе прилечь на самый край кровати фон Оберштейна, чутко вслушиваясь в каждый шорох, ожидая, что в любую секунду может прийти Генрих. Но он снова не пришел — он вовсе перестал ночевать дома. Иногда приходил днем, что-то делал в своем кабинете час-другой и уходил в комендатуру или еще куда-то. О Берг он совсем забыл, избегая любого контакта с ней все эти дни, предоставив ее самой себе.

Ида не понимала причины такой разительной перемены в поведении фон Оберштейна. Именно такой Генрих и пугал ее больше всего — непредсказуемый. Когда он открыто угрожал, когда пьяный пытался приставать к ней, можно было легко просчитать его следующий шаг, но сейчас… Он был в отчаянии, поэтому был еще опаснее, чем обычно.

Приподнявшись на локтях, Ида выжидательно глядела на Генриха, ожидая от него чего угодно. Но он лишь тихо произнес:

— Мы уходим отсюда, — и вышел из спальни.