...и баранья нога на ужин

Его звали Вильгельм, как последнего императора, в жилах его текла благородная кровь правителей Западных Островов, и он служил смотрителем музея в Харлсберге.
Нет, конечно, прямым потомком Вильгельма Шестого он не был, ведь тот, как известно, не мог иметь детей. Его связывало родство по материнской линии, восходящее к деду Вильгельма, Готфриду Третьему. Впрочем, родство это было честное, законное, и забыть о нем было увы, совершенно невозможно – старшее поколение дышало историей былого величия. Его воспитывали в убеждении, что он особенный, не такой, как все, пусть он ходит в школу с сыновьями дельцов и нуворишей, он им не чета, сколько бы денег у них ни было. И убеждение это принесло ему в отрочестве много горя, но служило и сладким утешением в иные темные ночи, когда возмущенно стенала душа: он не простой, не обычный, он – потомок Императоров Западных Островов.
Пустое. Все пустое. Все в прошлом.
Вильгельму, к имени которого никогда не прибавят порядковый номер, которого никогда не назовут Великим, Несравненным или Злосчастным, как звали иных его предков, уже сорок девять. И он смотритель музея в Харлсберге, последнем прибежище угасшей династии. Он служит в этой должности уже двадцать пять лет и, если будет благосклонно небо, будет служить до самой смерти.
Место хорошее, сытное, спокойное. Его пожилые родственники умели громко говорить да не умели ценить что имеют: многим ли в наше время казна предоставляет кров и стол?
Здесь, в Харлсберге, ему с женой была назначена сторожка. В их обязанности входило встречать посетителей, сопровождать их, отвечать на вопросы, следить за порядком. Конечно, они служили не одни, немолодой супружеской чете это было бы не под силу, но все остальные сотрудники приходили из городка, раскинувшегося у подножия Харлсберга, и только Вильгельм с Гретой оставались ночевать в крепости. Здесь им был отведен прекрасный чистенький домик: кухня, две комнаты, поленница у стены. Отличное место.
Летом посетителей было много, но зимой в Харлсберг мало кто ездил. Тем более такой зимой, как эта, когда люди более озабочены поисками пропитания, нежели осмотром достопримечательностей.
Во дворце в холодное время года не топили. В ноябре на мебель надевали чехлы от пыли и закрывали двери до самой весны. Однако это касалось только дворца, в саму крепость вход был открыт.
Сегодня Харлсберг посетили двое: серьезный молодой человек в плаще, рассчитанном явно на более счастливую погоду, и хорошенькая девушка, миниатюрная блондинка в вязаной розовой шапочке. Вильгельм видел, как они прошли на Высокую башню – единственную, открытую для посетителей – и долго целовались там, стоя на холодном ветру…
Шел снег, скрадывая детали, но из окна сторожки было хорошо видно, как маленькая фигурка прильнула к большой, словно прося у нее защиты от холода и зимы. Кто угодно мог видеть этих юных безумцев, не страшащихся бронхита и пневмонии, на крыше смотровой башни, над крепостью, где умер последний император. Кто угодно мог их видеть, однако эти двое были заняты только собой и вели себя так, словно в целом мире больше нет никого кроме них…
Как это всегда и бывает, думал Вильгельм, глядя на влюбленную пару. Как это было и у меня с Гретой…
При мысли о жене на сердце потеплело. Что она, поставила ли уже отваривать баранью ногу на ужин? И не расщедрилась ли на лепешки с медом?
Интересно, а эта молодежь может позволить себе баранью ногу? Что вообще они едят?
Какую-нибудь бурду, должно быть… Девица слишком юна, чтобы уметь сносно готовить. И вряд ли вообще ее учили это делать. Что-то подсказывало Вильгельму, что прелестница не из простых, в людях он навострился разбираться еще школяром, мотаясь по различным частным пансионам. Происхождение человека легко угадать по его речи, по манере держаться за столом, по посадке головы – но кого интересуют в наши дни все эти вещи?
Смотритель музея – прекрасная должность. Место сытое, место хлебное. Все ли могут сегодня позволить себе баранью ногу на ужин?
Да, далекий потомок угасшей императорской династии умел довольствоваться малым.
Однако у него был сын.
И он не любил музеи.