И кровь стынет в жилах...

...даже у самого сильнейшего воина человечества, когда он видит её гнев.

Громкие крики разрывали темноту на кусочки. Казалось, что в этой затхлой сырой и полутёмной комнате содрогался потолок, сыпалась пыль и всё сильнее тянулась к полу паутина в углах от напряжения, царящего в центре этой пыточной. Пыль летала в свете лампады как стая мелких мотыльков, медленно оседая на каменные выступы стен и пол, на головы — не успеваешь отряхивать её, да и не до этого особо.

— Расскажешь нам всё же? — угрожающе и сипло произносит Ханджи. В её глазах — темнота и гнев, в её глазах ярко отражается свет, стекло очков опасно поблёскивает прямыми линиями, ослепляя. Она выглядит совершенно спокойной, когда по её ладоням стекает кровь. Человеческая кровь. Из неё вытеснялось всё живое и прежнее, она была не похожа на саму себя и понять это было просто: сейчас Ханджи злилась.

Когда она злилась, то срывалась, кричала, била мебель и тех, кто ей не угодил. Она выплёскивала гнев, не сдерживала порывы и саму себя, когда её руки тянулись к чьему-нибудь горлу в смертельном захвате, стискивая сильней и сильней, вглядываясь в начинавшее синеть лицо — и разом, словно взмахом руки, те самые руки, желающие душить, и те самые глаза, искрившие праведным гневом, широко раскрываются — помутнение прошло, руки бесчувственно расслабляются, как будто не были сжаты до побеления секунду назад, отпускают и с тяжёлым грохотом — или нет, тут как повезёт, тело падает на колени, заходясь в кашле. В голове её проясняется, обновлённая, новая, снова в своём сознании, судорожно всё осознаёт, глядя прямо на несчастного, попавшего ей в руки. И всё понимает. Словно выстрел в голову, вышибающий её злобу — и она в сожалении сжимает губы в тонкую полоску, молчит, долго смотрит, как будто решает — сожалеть или нет? Иногда она тяжело выдохнет, успокаивая ходящую ходуном грудь от выкипающей внутри ярости, что начинала дробить её рёбра изнутри и сбивать клокочущим комом в горле, от которого она сама же и задыхалась, и, сев рядом, проговорит одно лишь: «прости». Иногда её накрывало чувство вины, когда она понимала, что нельзя было срываться и что на самом деле она слишком погорячилась, что она совершила ошибку… Но быстро забывалась, растворившийся в крови адреналин мелко бил в тонкие жилки под кожей, заставляя руки дрожать и после вспышки ярости. Зато в её момент, в самый пик её разгорания в её теле, оно словно наливалось свинцом, держа крепко сопротивляющееся тело и чётко пиная мебель с глухим треском. Из глаз сыпались искры.

Иногда Ханджи не сожалела… Но, пожалуй, лучше видеть, как она сухо смотрит, чем просит пустое прощение, иначе можно совсем потеряться от волнения и двоящихся мыслей, вызывавших диссонанс в голове, когда каждый раз смотришь на Зоэ и вспоминаешь момент, когда она хотела тебя убить, а потом извинялась. И не важно, что скорей всего для неё эти извинения ничего не значат и она не будет прокручивать их в своей голове, как другой пострадавший человек, теряясь в догадках: хороший ли майор или последняя блядь, которую нужно презирать за несдержанность? Проще было второе. Уж лучше ненавидеть, чем постоянно думать о том, как себя вести рядом с ней — вроде и друг, но такой, что милей враг будет, если снова ослепнет от злости.

Со стороны казалось, что майор Ханджи в порывах злости была куда сосредоточенней, чем на поле боя. Казалось и то, что каждые её движения были выверенными и чёткими, как если бы она долго в голове их просчитывала, а на деле всё происходило меньше, чем за секунду, никто не успевал и пикнуть. И никто не решался остановить. В такие моменты она словно становилась сильнее и подойти к ней было страшно, она — неконтролируемая и никто не мог предугадать, что она выкинет после первого шага в её сторону. Нельзя было понять, что она решит делать. что у неё в голове. Хотя справедливости ради, Зоэ не понимали даже в её обычном состоянии.

Но благо в своих порывах она была честна, и тело её не подводило — она не пересекала грань, где начиналось то, что нельзя исправить. Она не избивала до потери пульса, она не заставляла корчиться от боли и не старалась выдрать глаза — было ясно, что она и правда не хотела убивать и серьёзно калечить, но и это всех всё больше ставило в тупик. Ни её сознание, ни её тело, не стремилось к насилию в чистом его и извращённом виде, когда стираются рамки морали, как гладкая кожа от сильного трения об пол, как не смывается с ладоней кровь на протяжении долгих лет, даже если было истрачено не одно мыло. Возможно, только физическая её оболочка сдерживала её от прыжка в темноту, сдерживала от накрывающего безумия и в последний момент останавливало — просто выброс веществ в кровь, чтобы успокоиться и продолжить смеяться как умалишённая, делая вид, что ничего не было.

Зоэ была честна. Перед собой и перед другими в своих эмоциях. Все видели в ней открытую книгу, однако эмоции, мысли и чувства — три разные составляющие и иногда сложно предугадать, как они окажутся связаны между собой.

Смесь ярости и смеха — прекрасно устрашающе, до холода в животе скручивающее органы, заставляющее оцепенеть или впасть в истерику после того, как заглянешь в глаза такого человека, увидев искривившееся лицо до неузнаваемости. И одна мысль холодной иглой пронзит в этот момент — а ты и не знал этого человека, это кто-то другой — по позвоночнику пройдутся мурашки, захочется забиться куда-нибудь, лишь бы спрятаться от такого взгляда, тяжело дыша. И никогда, никогда не встречаться с ней.

Он видел её в такие моменты. В первый раз он был поражён — до глубины души, где-то в груди сдавило, но на недолгое время — он так и не дрогнул, не сдвинулся, чтобы её остановить. Он не знал, кто этот человек, прижатый ею к стене головой, он толком не знал её — не его дело, а не потому, что он испугался. Он видел и не такое, чтобы бояться неуравновешенную девчонку, которую может уложить голыми руками, пусть она и была выше.

Он никогда не останавливал её — молча смотрел или отворачивался, дожидаясь, когда это закончится, что-то говоря ей негромко и стоя поодаль — он знал, что она услышит его голос даже под водой и землёй. И не останавливал, потому что доверял — она не причинит сильного вреда, ей нужно спокойствие, что наполняет её после подобного. Нужно то, что поможет пережить всё то, что происходит вокруг. Бывали моменты, когда он начинал с ней говорить, пока кто-то хрипел, сдавленный её рукой, незаметно остужая её пыл, проникая спокойным голосом в её голову. И это срабатывало, на удивление её и его, но он никогда ей не мешал. Он не мешал и просто потому, что она не срывалась на друзей. Она ни разу не срывалась ни на нём, ни на Эрвине, ни на Моблите… На втором даже удивительно, что её сдерживало — он не давал её разрешения на поимку титана, а она молча приняла, но не смирилась — уважение ли или звание его оставило — хрен знает, но кто знает, может она где-то в своей комнате или подальше от глаз крушила и ломала, кидала и рвала. Она старалась подавлять свою импульсивность ради близких, какой бы иной раз эгоисткой она не была.