И мы с тобой обречены

10

Три дня. Ровно три дня существование за границей реальности и времени. Целых три дня, всего три дня.

Погода стояла замечательная, совершенно не типичная для начала сентября, еще было по-летнему тепло, а нам было наплевать. Мы с одинаковым равнодушием отнеслись бы к снегу и жаре – мы на улицу-то  почти не выходили.

Маленький пансионат, самый дальний из имеющихся, самый дальний коттедж, в самом глухом углу, где сосновый лес подбирается почти вплотную к заливу. За окном сосны, по которым скачут нахальные откормленные белки, шум прибоя, даже не шум, а шелест.

Мы закупили в Зеленогорске провизию, набили едой холодильник – в коттедже была маленькая кухонька со всем необходимым. Ели как попало и когда попало, вообще вели странный образ жизни – почти не вылезали из постели. Полуголые, всклоченные, с горящими глазами и опухшими от поцелуев губами, мы совершали вылазки на кухню – делали бутерброды или грели в микроволновке полуфабрикаты и возвращались обратно – в кровать. Женя сидела в моей рубашке, которая, будучи на несколько размеров больше, чем надо, тем не менее шла ей чрезвычайно. Мы занимались сексом, разговаривали, смотрели телевизор, попивая чай и  отнимая друг у друга пульт, опять разговаривали, целовались, молчали...

Все-таки, как ни крути, секс все меняет. Черт его знает, почему? Он как лакмусовая бумажка, как последняя проверка на схожесть или, лучше сказать, на совместимость.  Или это оттого, что обнажаясь телесно, показывая себя без прикрас, мы говорим: «Вот я, какой есть. Я ничего не скрываю», и если тебя принимают таким, то ты уже думаешь, что и душу раскрыть можно? Да нет, все сложнее и проще в жизни, но с нами случилось именно так: мы узнавали друг друга заново, открывались навстречу другому, и это было так, словно портрет, плоское изображение на бумаге, вдруг приобретает выпуклость, становится многомерным. Рядом со мной была Женя, именно та Женя, с которой мы смотрели когда-то кино, которая плакала у себя в кабинете, которая пила виски в моем номере, но это уже была не совсем она, и  я с  жадностью запоминал ее новые черточки, которых не видел, не знал раньше.

Долгие три дня, невероятно долгие, поскольку на сне мы экономили, но все равно – как быстро они пролетели, убийственно быстро.

Мы оттягивали момент отъезда, как только могли, собирались неторопливо – да чего было собираться, если сумки были едва распакованы? То, о чем нам не хотелось вспоминать, теперь предстояло озвучить.

– Ты уедешь когда? – я застегивал рубашку, смотрел в окно, а за моей спиной Женя складывала в косметичку разбросанные на столе заколки, кисточки, духи и прочую женскую ерунду.

– Завтра…

– Невероятно.

– Что? – она подошла, и обняв меня за пояс, прижалась щекой к спине.

– Всё. Твой приезд, наше бегство… Но самое невероятное и несправедливое, что ты уезжаешь.

– Ты хочешь, чтобы я осталась? – спросила она.

Я промолчал.

– Я так и думала. Мне лучше уехать – мы оба это знаем.

– Иди ко мне, – вытянул ее вперед, обнял, поцеловал. – Я не знаю, что лучше. Лучше было бы мне вообще в Москву не приезжать. Теперь… теперь не знаю, что будет. Самое правильное – выгнать тебя сейчас, самому тебя забыть, но я уже не смогу…

– Ты приедешь в Москву?

– Да.

Она подняла на меня глаза:

– Я буду тебя ждать…

Я держал ее лицо в ладонях: большие пальцы  на висках, слегка натягивая кожу и делая глаза чуть раскосыми. Молчал. Провел пальцами по скулам, к губам, дотронулся до них, стирая помаду.

– Ты мое искушение, – повторил вслед за пальцами путь губами, и она задрожала в моих руках.

– Отпусти! Я сейчас расплачусь, отпусти! – и убежала в ванную. Вышла оттуда через несколько минут.

– Давай не будем больше говорить о наших отношениях? – спросила, сведя брови. – Ничего, кроме боли это все равно не приносит.

– Хорошо.

И была еще дорога в город, тягостное прощание у ее дверей и путь домой.

По дороге я купил пачку сигарет и, как сейчас помню, долго распечатывал ее у подъезда, всё посматривая на окна своей квартиры, долго и обстоятельно курил и потом так же обстоятельно затаптывал окурок. На четвертый этаж поднялся без лифта и открыл дверь своим ключом.

– Ань, я дома, – закричал на всю квартиру.

Она вышла из комнаты и по ее молчанию, по ее взгляду, понял – знает. Или не знает, но догадывается, чувствует, что за командировка у меня была.

– Все нормально? – бодро спросил я.

– Да, все нормально. Есть будешь?

– Да, проголодался…

Она прошла мимо меня, обдав арктическим холодом.

– Мой руки, ужин готов, – сказала, что-то мешая в кастрюле.