И стихли выстрелы

И стихли выстрелы

           Зима 1914. Польша. Вроде бы мы воюем там. За годы службы я столько прошёл, столько видел, что все воспоминания смешались в кучу. Живые, мёртвые, враги, друзья — всё это для меня размытое лицо, которое я так и не могу забыть.
         Это как та самая девушка, в которую ты был влюблён, будучи мальчишкой. Ты тайно дарил ей цветы, посвящал стихи, каждую ночь смотрел на луну и представлял её в свадебном платье, но потом она резко уехала, а тебе лишь воспоминания её прекрасного французского парфюма, нежные золотые локоны и размытое лицо, которое ты увидел, когда она стояла возле вагона и оглянулась на последок.
         Мы стояли в десяти километрах от передовой, но я уже чувствовал, что вот-вот и нас пошлют в бой. Опёршись на треснувшее бревно, я закурил, пытаясь прогнать эти жуткие мысли из головы.

— Ярик! — окликнул меня кто-то.

Запах сосисок, шаркающий шаг. Я сразу понял, что это наш повар Артём. Он был достаточно упитан, носил очки, что делали его глаза гигантскими. Форму всегда носил на распашку, а ремень и не застёгивал, но когда появлялись офицеры, то быстро приводил себя в порядок.

— Привет, Артём. — как-то холодно сказал я, посмотрев на него снизу вверх.

         Его левый рукав был порван. Он стоял и криво улыбался, показывая свои желтые зубы.

— Что случилось? — поинтересовался я.

— Да древесина, будь она не ладна, теперь от офицеров не скрыться. Уверен, что устроят мне…

— Да, ничего не будет, успокойся. Сейчас уже бои кончаются, офицерам лишь бы напиться, переждать, да следующие…

— А я вот думаю, что офицеры заняты только войной и солдатами! Вот как мы победим, война окончится, так тогда и напиться можно будет!

— Возможно, ты и прав, но мне тут Дмитров…— начал я.

— Дмитров рассказал, как Брилец напился и на передовую пошёл шатаясь, да и чуть по нашим стрелять не начал?

— И тебе говорил?

— Говорил…Только вот Брилец в это самое время был ранен, ему ногу перевязывали, я рядом стоял, а спиртом даже и не пахло.

         Эти слова смутили меня. Теперь я и не знал кому верить. Пьяные офицеры или офицеры-патриоты, что из этого правда? Правда всегда по середине. Так мне говорила мать всю мою жизнь. Даже когда на фронт забирали, она сказала: «Воюй по правде, сынок! Нет чужих, нет своих, есть люди, которым приказали стрелять в друг друга. Я не могу заставлять тебя. Делай и верь тому, что считаешь правдой.»

— Да странный этот Дмитров — сказал Артём — такие речи заводит…Стреляйте в офицеров, говорит. Да кто в здравом уме по своим стрелять-то будет?!

— Отчаянные жизнью и будут. — ответил я, вглядываясь в чёрное небо. — Даже звёзд нет…—наступила небольшая тишина, повар тоже смотрел вверх. — Артём, будешь папиросу?

— Давай.

         Я протянул ему папиросу и прикурил, потратив на это последнюю спичку. Ничего страшного, завтра, вроде бы, должны выдавать. Плитка шоколада, три коробка спичек, две пачки папирос на весь месяц, а может и три.
         Этого действительно мало, но а чего ждать от войны? Однако, все у нас друг другу помогают. Если будет нужно, то офицер даст папиросы обычному солдату. На войне не смотрят на ранги и чины, на войне ты — потенциальный труп  и плевать, как к тебе обращаются, перед пулями все равны.

— А у меня вот сестра родила…— докуривая, сказал Артём.

— Да? Это здорово, Тёма! Поздравляю!— я пожал ему руку— И кто у тебя? Племянник или племянница?

— И тот, и другая! — радостно сказал он.

         Теперь-то я всё понял. Артём слонялся по окопам в поисках солдата, чтобы поделиться с ним радостью. По стечению судьбы, он нашёл именно меня. Но я не виню его в этом, ведь когда случается что-то хорошее или что-то плохое, человеку не терпится выговориться кому-нибудь на счёт этого. Так случилось и со мной.

— Наверное, они уже сходили в церковь…Хотя, в Петрограде таких не найдешь. — обронил повар.

— В смысле? — удивился я. — В Петрограде полно храмов.

— Да, у нас вся семья католики.

— Теперь ясно про какую церковь говоришь…Ну, ничего, бог он же в нас, так что всё хорошо.

         Всё больше я начал замечать, что среди наших католики, православные, протестанты, встречались иудеи, а я — единственный атеист. Мать меня приучала с детства верить в бога, помню как заучивал по десять молитв, но в итоге так и не уверовал. Конечно же, о том, что я атеист в моей семье никто не знает, кроме моей дорогой жены Анны.
         Я всегда не понимал, зачем люди верят во что-либо, пока однажды не попал под обстрел. Все, кто были рядом со мной нашептывали молитву, высовывались из окопа, стреляли и прятались. Людям важно то, что жизнь не закончится, если они погибнут, но они сами понимают, что это не так.

— Ярик, а расскажи… — начал говорить Артём, но не успел, ведь его речь прервал подоспевший Брилец, о котором мы вспоминали несколько минут назад. Он прихрамывал на левую ногу, а его рука была в крови.
 

         Нас всех быстро построили. Не было времени на различные разговоры, поэтому Брилец чётко разъяснил: