И светлые песни Грига... Зима.

Глава 1

Когда живешь на берегу, всегда кажется, что самые лучшие, самые красивые корабли - это те, что прошли мимо

Юрий Рытхэу, «Вэкет и Агнесс».

ПРЕДИСЛОВИЕ

Кто поёт песни Грига.

Участников событий четверо.

Ия – от её лица ведётся рассказ. Озорная и романтичная, хорошо начитанная девушка с техническим образованием, внешне – типичная инженю. Находится в апофеозе любовной драмы и не знает, как жить дальше.

Эмма – подруга детства, художница, внешне – полная противоположность Ии – яркая, эффектная брюнетка. Глобальную драму уже пережила и в новую лавстори не торопится.

Слава – организованный и сдержанный гуманитарий, случайно свалившийся всем на голову. Приятный, интеллигентный шатен, старше остальных лет на десять. Единственный, кто понимает, что происходит.

Саня – предмет любви главной героини. Герой, о котором больше всего говорят, но который меньше всех появляется на сцене. Красивый, светловолосый Добрыня, по молодости лет самолюбивый, мятежный и упрямый.

Действие происходит в конце 80-х годов, в одном из подмосковных городов.

Зима, конец января, квартира главной героини, ранний вечер...

1

- Я тебе сочувствую, - говорит Эмка, – бедная-несчастная девочка.
И заваривает мне в чашку липовый цвет .
Я лежу в постели с температурой 38. За окном угасает один из последних дней января. Зима выглядит, как на детских картинках – нарядной и доброй. Я выгляжу, как описывает Эмка – бедной и несчастной.
На самом деле я почти рада, что заболела. Серый гриппозный дурман меня качает и не даёт остро чувствовать, что случилось четыре дня назад. Хорошо, что у родителей горели путёвки в профилакторий, и мама в суматохе не разглядела, что со мной. И вот, не успев их проводить, вкатилась в самый эпицентр гриппозной эпидемии.
Раньше было принято умирать от любви, а теперь мы просто болеем гриппом.

- Я заболела от любви, - говорю я торжественно и чихаю на весь дом. – И я умру от любви. И не мешайте мне умирать от любви!
- Брось ты! - говорит Эмка, не проникаясь моим пафосом. – Он тебя не стоит. Подумаешь, Единорог.

Единорогом Эмка зовёт моего Саню. Хотя у него с пятого класса было прозвище Капитан. Потому что Саня и потому что Григорьев, родители так назвали, почитатели «Двух капитанов». А в 8-м классе его перестали звать Капитаном. Период далёкой северной романтики кончился, пришёл период близкой КСП-шной романтики, а потом и вовсе наступили суровые рокерские времена, и он стал Григом уже навсегда. И я тоже зову его Григом, особенно про себя.

А "Единорог" - это Эмкино, это она выдала такое резюме, когда узнала, что у нас любовь. "Ну, подруга, - сказала она, - даст тебе жизни этот Единорог!"

И оказалась права.
Я опять оглушительно чихаю и лезу под подушку за носовым промокшим платком, Эмка внимательно слушает мои хлюпанья и возрыдывания.
- Сочувствую, - опять говорит она. - Очищу тебе, бедной, апельсинку.

Из-под белых её пальцев прыскает сладкий золотой фонтанчик, а я даже не слышу запаха божественного цитруса. Плохо дело…
- Ну, что в мире новенького? – я прячу платок.
- Всё старенькое, - с подъёмом говорит Эмка. – Опять приходили сваты. Скоро я начну бить о них посуду.

В марте Эмке, бывшей моей однокласснице, исполняется двадцать два. Полтора года назад у неё был сокрушительный роман с одним экзотическим господином, тренером по мотоспорту. В нашей семье он котировался как «Эмочкин мотогонщик». Роман кончился ничем, и за Эмку взялись родственники. У неё куча незамужних тётушек, которые её обожают и не хотят такой же, как у них, судьбины. Тётушки мечтают выдать её замуж по своему вкусу. На Эмкин вкус – а она, кстати сказать, художница – учитывая случай с мотогонщиком, никто больше не полагается.
- Какой был жених? – интересуюсь я.
- Ужасный, - содрогается Эмка. – Притумканный, поджатый весь. Елозистый какой-то. Всё время смотрел в угол.
У Эмки все женихи такие – то поджатые, то елозистые, то охряпистые. Я-то её понимаю, потому что видела её мотогонщика.
- Это он твоих тётушек оробел, - говорю я. - Тётушки были?
- Весь триумвират собрался, - кивнула Эмка. - Тётя Милица в кружевах, тётя Котя с рыбными пирожками и тётя Маша с папиросой "Беломорканал". Я понимаю: с такимитётями и будешь смотреть в угол.
- В угол, на нос, на предмет? – уточняю я.
- Если бы на предмет! В угол – и всё тут. Где Атосова подстилка.
- Значит, друг животных, - делаю я вывод. – Зооман. Или зоофил. Как правильно?
- Ты права, с такими тётями мне ничего не светит - говорит Эмка и отводит с лица волосы.

У неё густейшие, тяжёлые, блестящие волосы, длинные как у русалки. И красивые светлые глаза. Русалочьи волосы, русалочьи глаза и длинные русалочьи руки с белыми пальцами. Мотогонщик был дурак, это даже не обсуждается: упустить такую русалку – это надо быть полным отстойным остолопом...
- Зря, - говорю я авторитетно. – Зря ты бросаешься этим зооманом. Он всё-таки имеет совесть…
- Припереться в мой дом свататься! – кричит Эмка и машет на меня своими белыми руками с безукоризненным маникюром. – Можешь дальше не продолжать, ты открыла мне глаза! Завтра позвоню тётушкам и скажу: Всё, бежимте все стройными рядами в ЗАГС, я втрескалась по уши, ура!
- А я? - возмущаюсь я. - Ты замуж выйдешь, а я что буду делать одна? Я брошусь в Волгу, упаду с балкона, отравлюсь ядом.
- Прекрати! – опять шугает меня Эмка. - Я же говорю: он тебя не стоит. Нас с тобой вообще никто не стоит.
Она встаёт и охорашивается. На ней роскошный костюм цвета красного вина. Так Эмка сказала. А с ней, как с художником, насчёт цвета не поспоришь. Раз сказала, значит, так оно и есть.
- Перестань страдать, возьми моего лучшего жениха. Забыла, как его зовут. Какой-нибудь Анемподист. Анемподист Бурдалахович. Или двоих возьми. Да бери всех, господи, - расщедривается она. - Сама выберешь потом. Хорошие люди, все Анемподисты, всё друзья животных…
Я смеюсь. С Эмкой всегда легко, всю жизнь.
- А хочешь – поменяемся, – упорно не съезжает с темы Эмка. – Меняю своих Бурдалахов на одного твоего Единорога. Бурдалахов без отдачи, а Единорога я тебе через месяц верну, выдрессированным, шёлковым и вышитым цветочками.
Наконец она удостоверивается, что я развеселилась, и уплывает к себе домой, в свою собственную сложную жизнь, а я остаюсь одна, в своей собственной сложной жизни.
Я умываюсь на ночь тёпленькой водой и расчёсываю на ночь перед зеркалом волосы. Им до Эмкиных далеко. Вообще вид кошмарный, глаза нездорово блестят, на скулы от температуры набежала сыпь, нос распух…
Я выпила липовый чай, залезла в постель в тёплой пижаме и сначала подумала о том, какой у Эмки красивый костюм цвета красного вина. И как, наверное, её боятся эти затурканные женихи, какой она, наверное, недосягаемой им кажется – художница, с красивыми тёмными волосами, с красивыми светлыми глазами, в элегантном костюме цвета красного вина. Она их сражает наповал, и они тогда сжимаются, начинают нервно смотреть по углам и мямлить невразумительное, а она глядит на них почти с презрением и тоскует потихоньку по своему мотогонщику.
И тут я испугалась, что сама сейчас затоскую. И, наверное, со страху, вдруг уснула.