...И все возможные миры

...И все возможные миры

Часть 1.

Дом умирал. Черные провалы окон, словно портал в иной мир, пугали редких прохожих. Облупившаяся краска на когда-то ярко-голубых наличниках не восхищала, как прежде,  а вызывала желание  отвернуться. Оставшиеся куски стекол поблескивали безысходностью.  Они торчали в покореженных рамах  лезвиями, режущими сердце. Дом смиренно ждал, когда рассохшиеся  бревна, с  лабиринтами ходов, оставленных жуками-древоточцами, облупившаяся штукатурка, серый треснувший камень обрушатся под ударами людей и машин, решивших, что такому старику, как он, пришло время уступить место молодым, железобетонным, гордо подпирающим небо и цепляющим прутьями антенн застенчивые облака.

Вытоптанный палисадник, обломки стекла, груда покореженных досок среди высохших стеблей и помятых кустов сирени – все  напоминало неухоженную  могилу.

Облезлый серый кот, расширив темные, поблескивающие отраженным светом закатного солнца глаза, поводя ушами, сидел возле упавшего забора. Настороженно вглядываясь в пустые окна, шевелил усами и удивленно рассматривал наполненные грязной водой глубокие  колеи, сейчас, ближе к холодной ночи, застывшие хрустким ледком. Иногда кот вздрагивал от тихих, похожих на слабый шепот, звуков. И тогда его грязная, растрепанная шкурка с темно-серыми полосами дрожала, словно от пронизывающего холода. Но холода он не чувствовал. Лишь недоумение и печаль.

Это был его дом.  Кот покинул его  неделю назад, чтобы обежать знакомые места, встретиться со старыми врагами, навестить  старых друзей, влюбиться  десяток раз и, удовлетворенным и опустошенным, вернуться обратно. Так было с ранней юности, когда, однажды проснувшись, он услышал тихий, похожий на гудение в  электрических столбах, зов, и до сегодняшнего дня, когда, постаревший  и  уставший,  он по-прежнему бежал  туда, куда манил его голос  кошачьего естества, не будучи в силах противиться. Это была обычная жизнь, и ничего менять  в ней кот не собирался.

Было страшно, тревожно, но любопытство кололо и подталкивало, и животное,  поднятое его силой, вскочило, осторожно ступая натертыми подушечками уставших лап, обошло оброненные и уже никому не нужные вещи: сломанный стул, пачку пожелтевших писем в потрепанных конвертах, мятую алюминиевую миску. Опасливо вытянув шею, словно из миски мог выскочить злобный дух или джинн, исполняющий торопливые желания, кот обнюхал ее. Миска ничем не пахла, словно давно валялась здесь, равнодушная и никому не принадлежащая. А ведь раньше в ней была еда. Для него. Сейчас ее облизывал лишь холодный, несущий первые снежинки, ветер.

Кот подошел к входной  двери и замер, крутя головой. Дверь была открыта нараспашку, дом, словно добрый пьяница, бесстыдно приглашал к себе в гости. Уши кота, потрепанные в жестоких поединках (а кончик левого отмерз в одну лютую зиму), чутко ловили любые шорохи и поскрипывания. Сейчас здесь стояла тишина. Дом был абсолютно пуст и выстужен, из него ушли даже мыши. Как ни прислушивался кот, но не так и не услышал их убаюкивающего попискивания и возни. Дом стоял чужой и почти мертвый. Будто давно готовый к тому дню, когда огромные тяжелые машины и пустые от своего равнодушия  люди  разломают, разнесут по кирпичику, раскатают, распилят каждое бревно, втопчут в стылую землю все малое и незаметное и уничтожат возведенное на века жилище.

Приготовления к переезду шли давно, разговоры начались еще раньше. Кот привык, что вечерами на их маленькой кухне собираются подруги хозяйки. Пьют чай и тихими, надтреснутыми голосами ведут печальные разговоры, вспоминая давно прожитые дни.  А после долго и молча, словно прощаясь, смотрят в темноту за окном, освещенную  тусклым, давно поседевшим, одиноким фонарем.

Кот считал, что ни разговоры, ни мифические переезды его не касаются, и по-прежнему убегал в дальний район, чтобы трепать заносчивых местных котов и любиться с прекрасными  разномастными мурками.

По мнению кота, дом был для отдыха и еды. Остальное время отводилось для путешествий, приключений и любви. И пусть его, как и любого другого кота, взяли для порядка в доме и уничтожения грызунов, кот относился к своим обязанностям с прохладцей, мышей ловил кое-как, а хорошенько выспавшись и поев, снова бежал на улицу. Хозяйка ворчала, но кормила и поила, изредка даже чесала за ухом, вздыхая: «Одни мы с тобой остались, ты хоть и непутевый, а теперь за хозяина в доме». Кот прижимался к ее большим рукам с крепкими старческими пальцами и громко мурлыкал, напоминая сам себе работающий трактор, что каждую весну заказывала хозяйка для вспашки земли.

Через распахнутую дверь кот медленно вошел в  родную, несколько недель назад еще уютную кухню, втянул запах  пустоты и пыли, подошел к холодной, с облупившейся побелкой печи и ткнулся в нее носом. Печь  была чужой, остывшей. Распахнутая дверца доверчиво показывала все секреты, не успевшие сгореть в последнем пламени. Старые документы, обрывки  газет, то, что его хозяйка навсегда решила оставить здесь, а не брать с собой в новую жизнь.

Возле стены, на обычном месте, стояла тарелка с водой, рядом застывшей горкой высилась холодная, покрывшаяся обветренной пленкой, каша. Кот стал жадно пить воду, раздумывая, вернется ли за ним хозяйка, а если вернется, то когда. Кашу брезгливо тронул лапой и отошел. Задумчиво полежал возле холодной печи, чихнул, попав лапой в рассыпанную золу, устало поднялся и побрел прощаться с домом. Недолго постоял в дверях пустой хозяйкиной комнаты, рассматривая огромный, почти под потолок, рассохшийся старый шкаф, громадой высившийся возле стены, и вспомнил, как котенком любил прятаться в его темных недрах, а услышав шаркающие звуки хозяйской походки, – выпрыгивать и хватать хозяйку за ноги. Хозяйка охала и ругалась, а он, вздыбив шерсть и задрав свой маленький, но гордо стоявший хвостик, весело носился возле нее кругами.