И зацветёт сухое дерево

Вводная часть

Каждый год ясное Коло проходит множество великих дней. Карачун - день (вернее, ночь), когда умирает старое Солнце. Масленица - когда дряхлеет Зима и приходит время звать Весну. Русалии - пора чествования матери-Земли. Радуница, Ярилин день, Купала, Кострома… Нынче настал один из таких дней. Накануне в лесу бесновались и выли лешие, чудили навьи, в реках, ручьях и озёрах веселились водяные. Теперь всё спокойно. Лешие, водяные и прочие залегли в спячку в свои норы и тайники. Их примеру следуют медведи. Мир ждёт глубокий сон, больше похожий на смерть.

День этот зовётся Покровом. Именно сегодня зима вступает в свои законные права. Да, и до сего дня случались заморозки, а этот снег ещё может обернуться липкой, жидкой грязью. Но нынче зима пришла по-настоящему. Люди точно знали: если весь год они всё делали правильно, если соблюдали все обряды и правильно чествовали богов, не обидев никого из них, то обязательно пойдёт снег. И чем обильнее снегопад - тем лучше укрыта, тем красивее земля. Тем больше радости богам и людям, ведь обильные снега обещают хороший урожай.

Доброе это время, изобильное. Весь урожай с полей собран, убран в амбары, ледники, погреба. Грядёт время других забот: шерсть да лён прясть, холсты ткать да белить, поделки резать, посиделки собирать, парням любушку себе выбирать. Радостное, счастливое время.

С Покровом начинается на Руси время свадеб, когда вчерашних девок покрывает сначала фата, а после и плат мужней жены. Те же, кого до Покрова не сосватали, бегали нынче гадать на капище. Ежели по дороге туда встретит первым мужа или парня - верный знак, что через год быть ей уже сосватанной, а то и замужней. А вот если бабу - ещё год в девках куковать.

Нынче погода стоит безветренная. Снег, на радость и людям, и богам, падает хлопьями. Высокое серое небо сплошь затянуто снеговыми тучами, так что нет и малейшего просвета для солнечных лучей. На душе тихо и благостно. Леса, поля, деревья покрывает белая искристая фата матушки Мары. Даже мрачные болота, неказистые выворотни да угрюмые коряги становятся нарядными, красивыми. Словно в белую шубку одеваются стройные берёзки, кряжистые дубы, пушистые ёлочки, ладные осинки, клёны, вязы… Красота! Лишь текучая вода противится этому похожему на саван покрывалу, безжалостно растапливая подающие в её чёрно-серебристую гладь хлопья. Но потом и она, поддавшись ласковому шепотку Морозко, точно одеялом, укроется льдом.

С особой заботой укутывает зима людские дома, дабы не выстужались лишний раз, не промерзали. По всей Руси нынче выскакивала на двор ребятня, принималась воздвигать из снега крепости, катить снежки, а, главное, сооружать древнейших кумиров то ли Морозко, то ли самой Мары - тех самых снеговиков да снежных баб. Веселье, шум, радостный визг - доброе, благодатное время.

Деревушка, затерявшаяся среди лесов, ничем от других не отличалась. Из менее двух десятков дворов три готовились нынче к свадьбе: два отдавали девиц на сторону, один - принимал новую хозяйку в семью. Здесь так же бегали и веселились дети, так же ласково поглядывали на ребятню старики. Но ближе к вечеру из ворот вышла женщина. Босая (это по снегу-то!), в белом платье, чёрном мятле, подбитым белым же мехом, с длинным - выше её роста - резным посохом в руках. Она присела на внушительных размеров камень, расположившийся по ту сторону ворот. Почти тот час же из лесу вылетела большая белая сова. Сделав пару кругов над головой путницы, птица опустилась на её протянутую руку. Женщина ласково улыбнулась, что-то проворковала пернатой гостье, та важно заухала в ответ. Вот сова, взмахнув крылами, перебралась на посох. Теперь и женщина, и птица выжидательно смотрели в одну сторону - в лес, на восход.

Вдруг на самом краю леса показались две фигурки. Вскоре стало ясно, что это - две девочки. Одна, совсем маленькая, не больше пяти лет, еле шла, часто спотыкалась, и, если бы не вторая, давно бы упала. Другая - совсем уже невеста, девушка лет четырнадцати, видимо, сестра, заботливо поддерживали малую. Одеты девочки ладно, на плече у старшей - почти пустая котомка. Было видно, что обе безмерно устали и сильно продрогли. Женщина поднялась навстречу. Сова, сорвавшись с посоха, сделала над девочками круг и улетела обратно в лес.

- Здравствуйте, деточки, здравствуйте, милые, - сердечно произнесла женщина, едва девочки подошли поближе. - Идите сюда. Здесь вас давно ждут.

 Девочки ели жадно. Нет, они старались не показать, сколь голодны, пытались быть степенными и вежливыми, но… Мне-то было хорошо известно, какой ужас они пережили, сколько было холода и голода… Особенно вчера. Последняя корочка хлеба была съедена два дня назад, бушевал ветер, пробирая холодом до костей и не давая разгораться костру. Лешие, навьи сновали вокруг. Хорошо, что девочки их не видели. Я-то не могу испытывать ни голода, ни холода, но их чувства просто измучили меня. Но теперь хорошо. Каша, хлеб, молоко быстро исчезали. Тепло, спокойно. Ласково улыбается хозяйка. Вдруг она взглянула на меня. Потом ещё раз. Она что, меня видит?

- Как вас зовут, дочери священного оленя?

Надо же, она даже назвала девочек родовым именем. Быстро прожевав, старшая ответила:

- Меня Оленушкой зовут сызмальства, а её - она кивнула на младшенькую, - её Снежкой кличут. А тебя, матушка, как называть?

- Зовите меня Мариной[1].

Оленушка вздрогнула и широко раскрытыми глазами уставилась на жрицу. И чего она так удивилась? Не уж-то сразу не признала жрицу Мары? Белое с чёрным одеяние, босые ноги - кто ещё мог так пройти по снегу? Как истинного жреца Перуна не обжигает огонь, так и служительницу Мары не донимает холод.