Идущий по снам: Деревня плачущих облаков.

Идущий по снам: Деревня плачущих облаков.

Моя жизнь, - лоскутное, старое одеяло; поблеклое, потрепанное по краям. Никакого проку от него, ни тепла, ни красоты и всё же рука не поднимается выкинуть в память о прошлых, более счастливых днях.

Я иду по раскисшей от грязи дороге. Дождь хлещет в лицо, проникая тонкими струйками под одежду. Вы видите тёмную фигуру, завёрнутую в промокший плащ? Если видите, то это я. У меня нет имени, нет родных. Беря детскую ручку в свои крепкие ладони, Мастер сказал: "Забудь, что знаешь. Забудь, что помнишь. Ты никто и будешь никем, до скончания дней твоих. Ни друзей, ни возлюбленной".

Что маленький мальчик может понять в этой страстной речи, произнесённой тихим грубым голосом? Разве может прочувствовать глубину будущих потерь? Я не смог. И ещё Мастер сказал, что у меня нет выбора. Он много чего говорил на протяжении десяти лет, но в одном оказался прав, - я стал Никем. Ни друзей, ни возлюбленной, ни имени. Бедный Мастер…

Он сказал: "Взамен я подарю тебе мир волшебства и грёз. Ты, будущий вершитель судеб! Тебе подвластно всё!" Бедный Мастер…

С какой бы радостью, я сейчас закричал тому пятилетнему мальчику: "Беги! Не слушай его речи!", но время не повернуть вспять. Моя жизнь теперь эта дорога. Грязь липнет к ногам, забивается в складки одежды, ветер режет лицо ледяными каплями. Тёмно-свинцовые тучи нависли над покосившимися домиками, вжимая их в жижу грязной слякоти и пряча обитателей за пеленой дождя и стен. Я подхожу к таверне; убогое, двухэтажное строение с плоской как блин крышей. Из конуры тявкнула шавка, поленившись выскочить в дождливую ночь и как следует облаять незваного прохожего. В конюшне фыркнула, обеспокоено затопталась лошадь, почуяв чужака. Я толкнул дверь и, пригнувшись под притолокой, вошёл в зал. Моя промокшая, озябшая фигура, закутанная в поношенный плащ, пристроилась за столом, избегая косых, любопытных взглядов.

-Тебя будут уважать и бояться! - сказал пятилетнему ребёнку Мастер. Тут ты ошибся, мой дорогой учитель: бояться, да, но уважать… Я не вижу уважения в глазах толстого трактирщика. В них мечется беспокойство. Его расчётливый, натренированный ум с завидной чёткостью просчитывает последствия моего появления. Просто непостижимо как все с лёгкостью догадываются, кто я. Должно быть всё дело в проклятье. Проклятых и прокажённых видно за версту.

- Ты с ним? - спросил меня трактирщик, кивнув на богато одетого чёрного человека в углу. В голосе слышится надежда, круглые глаза подталкивают к правильному ответу. Я спешу разочаровать хозяина.

- Нет. Он сам по себе, - отвечаю я. Посмотрев на сарацина, сглатываю подкатившую к горлу голодную слюну. Чёрные, мускулистые руки с лёгкостью разломили зажаренную утку. Брызнул сок, смешиваясь с капавшим жиром. Мой ответ окончательно понизил меня в глазах трактирщика, но он ещё не теряет надежды.

- Деньги-то есть?

Я отцепил от пояса мешочек и непослушными, окоченевшими пальцами достаю два медяка.

- Хватит?

- Не густо. Могу предложить кружку вина и ночлег на конюшне.

Я с благодарностью кивнул, радуясь, что не все трактирщики подвержены скупости. Похоже, чем ближе к пограничью, тем люди терпимее к бродягам. Широкие лопаты-ладони смахнули со стола медяки и вскоре передо мной стояла кружка горячего вина. Глотаю разбавленное пойло и думаю о сарацине; об этом высоком, чёрном человеке. Его великолепный гнедой конь настиг меня в ночи, обрушившись дробью мощных копыт. Я сам виноват. Замечтался. Не стоило идти по середине дороги. Но на протяжении трёх дней я не видел ни одной живой души и откуда мне было знать о мчащемся чёрном коне и его чёрном всаднике? Удар в плечо, хриплое ржание, мелькнувшая возле головы подкова. Я помню боль и сильные руки, поднявшие меня с земли. А затем темнота, она настигла меня неожиданно, отозвавшись огнём в боку и не дав подивиться чёрному как смоль лицу. Очнулся под натянутым на ветки навесом. Исполинский конь тряс мокрой гривой и тянул ко мне тёплые губы. Чёрный человек сгорбился возле костра и тихонько напевал, жаря на вертеле хлеб. Заметив, что я шевельнулся, подошёл, сел на корточки.

- Нет, не надо. - прохрипел я простуженным голосом, сопротивляясь попытке осмотреть повреждённый бок. - Всё в порядке. Я не пострадал.

Сарацин отстранился и мы долго смотрели друг на друга. Он чёрен, я белокож. У него тёмные, как угли глаза, а мои глаза ярко-зелёные, с редким изумрудным отливом. На его голове короткие завитки тёмных волос, а мои волосы желтые и спадают до плеч. Мы похожи как день и ночь. Сарацин встал, запрыгнул на коня и, развернув его одним движением руки, пропал за плотной завесой дождя, ускакав не проронив ни слова. Прижимая к груди заветный мешок, я был признателен ему за молчание. Мы следовали одной дорогой, богатый сарацин и нищий бродяга, но не нуждались в попутчиках, ценя красоту одиночества.

Ты сказал Мастер, что я буду богат. Бедный мой учитель, ты пригрел змею на груди и погиб, укушенный ядовитым жалом. Я плакал, смотря, как твоё тело расползается на куски, выдавливая из себя внутренности. Но что мои слёзы. Их уже нет. Они высохли и никогда больше не выступят на моих глазах. Когда ни будь, я вспомню твою смерть и попытаюсь простить тебя. Но не сейчас. Ты обманул меня, Мастер. Ты видишь, этих людей? Они сторонятся, избегают моих взглядов, не дают насладиться теплом, гонят прочь, обратно в промозглую ночь.

Я допиваю кружку и выхожу из трактира. В небе сверкают молнии, грохочет гром. Спускаюсь с крыльца, направляясь к конюшне, мечтая о тепле и сухости, но от забора отделяется тень и падает в ноги, схватив за одежду.

- Господин! - кричат побелевшие губы, заглушая звук непогоды. - Помоги! Одна надежда на тебя!

Ты видишь её, Мастер? Грязную, забитую жизнью старуху. Раньше она бы не посмела коснуться меня, а я бы не стал её слушать. Всё изменилось. Бедность уровняла нас. Мы стоим на обдуваемом ветром дворе, - озябшая, укутанная в плащь фигура и причитающая возле её ног женщина.