If the basement door opens again...

Конец близок

Дазай не знает, сколько он находится здесь. Холод, вонь и боль — вот то, что Осаму чувствовал на протяжении…

Двух недель?

Месяца?

Полугода?

Парень уже давно сбился со счёта времени.

Совсем недавно всё было относительно нормально: обычная нудная работа, пьяные посиделки со знакомыми, его девушка, которой он периодически изменял; а теперь что? Теперь он лежит в чьём-то подвале… Дазай никогда бы не мог подумать, что опустится настолько низко, как он сделал это за всё время пребывания в этом месте.

Осаму от еле вменяемых размышлений отвлекло чувство, что ещё одна трупная муха пробралась ему в рот. Странно, вроде тело всё ещё живо, но насекомые вокруг него так не думают. Он чувствует, что все части его тела уже были тронуты этими мерзкими тварями.

Люди, с которыми Дазай был знаком, часто говорили, что он — гнилой человек…

Что ж.

Теперь эта фраза заиграла новыми красками.

Полусъеденная кожа уже давно потеряла родной оттенок и покрылась тошнотворно пахнущей гнилью. Если бы у него были силы, то он наверняка бы блеванул, но мученик и так много раз это делал. Больше такой возможности нет. Немногочисленные зубы, которые, к их несчастью, остались у него, давно покрошились, а губы окончательно разорвались (точнее их остатки, ибо из-за страшной боли в одну из пыток Осаму откусил нижнюю почти полностью).

Получеловек уже почти привык к плачевному состоянию своего тела, но иногда всё же боль от поедания его личинками в месте, где раньше находились длинные пальцы, заставляла неприятно вздрогнуть. Все новые знакомые всегда отмечали его красивого вида руки, говоря, что они «как у пианиста», ха-ха.

Уже не осталось сил сожалеть о дне, в который он попал сюда. Давно смирившись со своей судьбой, парень дожидался мучительной, но также и освободительной, смерти. Сейчас даже кажется, что он в какой-то степени это заслужил, но всё ещё в глубине его никчёмной души надеялся, что похититель ощутит на своей шкуре такое понятие как «принцип Талиона». Хотя есть возможность, что надежды у Дазая не может быть: по всему телу ползают насекомые, поедая его. Они есть везде — даже, может быть, у него в голове. Успокоение парень находит лишь в том, что конец уже близок, ибо не может человек прожить долго в таком плачевном состоянии.

Когда Осаму только очнулся в этом месте, то не понимал ничего: голова как будто раскалывалась, а вокруг стоял просто омерзительный запах. Место, в котором он находился, не давало никакой подсказки, ибо было слишком темно, а звук нахождения здесь огромного количества насекомых только усиливал панику. Парень не привык бояться от слова совсем: всю свою жизнь он рос в здоровой семье, на работе его все ненавидели, но не трогали, а дома его из-за красивого лица всегда встречала очередная жертва абьюза. Тогда же Дазай был связан, испуган и уязвим, ведь, пусть он и был очень хитрым, но спортивным назвать его было тяжело.

Впервые услышав звук открывающейся двери он даже в какой-то степени обрадовался, ибо ответ на часть его вопросов придёт вместе с тем, кто открыл помещение.

Если бы он только знал, где находится, то предпочёл бы просто умереть здесь хотя бы тем человеком, которым являлся раньше. Да, он сдох бы от обезвоживания, будучи связанным и не понимающим ничего, но это, блять, было бы в несколько раз лучше, чем его ситуация на данный момент!

Когда свет включился, и Осаму сквозь глазную боль от непривычной яркости, исходящей от входа в подвал, увидел своего похитителя, то всё было не настолько плохо; а вот когда тот включил слабый свет, и заключённый огляделся… Дазай ужаснулся: вокруг него лежали человеческие кости от явно не одного страдальца и несколько затхлых, ещё не до конца сгнивших, трупов. К горлу подступил ком, ведь появилось довольно чёткое понимание того, кто скоро присоединится к этой смертельной вечеринке.

Вспоминая первые появления в подвале этого ублюдка, Дазая тянет рассмеяться от безысходности, ведь тогда он и не подозревал насколько же, мать твою, мучительной будет его смерть. Может быть в этом холодном и достаточно большом помещении раздался бы его вечно язвительный, но уже не такой звонкий, смех; но этому не суждено было случится: без языка смеяться слишком уж затруднительно. Возможно Осаму и сделал бы попытку, но у него уж точно нет сил, чтобы выплюнуть всех личинок, что находятся у него во рту. Склизкие, большие и маленькие, такие разные, но в одном все они сходились во мнении — поедать Дазая изнутри достаточно вкусно.

В голове мелькают уже сильно смазанные детали первого визита, наверное ночного, гостя. Обычно в книгах про первое время говорят, что ничего не предвещало беды… Так вот, здесь эта хуйня вообще не появилась. Похититель закрыл дверь и начал подходить к нему, постоянно говоря что-то о красоте связанного будущего трупа (Осаму уже не помнит, что тот конкретно хвалил, но разве сейчас это имеет значение?). Ощутив смыкающийся на его шее собачий ошейник с шипами внутри, он понял, в какое редкостное дерьмо вляпался. К шипастому ошейнику прилагался поводок, который тянул похититель на себя при любом резком движении заключённого, будто вещь была не просто плетёной верёвкой, а, на удивление крепкой, ниткой, соединяющей загробную и всё ещё реальную жизнь. Командуя Дазаем, словно тот был марионеткой, мучитель с каждой минутой всё больше проявлял агрессию к своей новой игрушке. Ведя Осаму на поводке, словно тот был не человеком, а просто жалкой непослушной псиной, ведь помимо ошейника на шее, его ещё заставили позорно ходить на четвереньках. Похититель знал слишком много информации о Дазае, поэтому в голове чётко сложилось понимание, что он не был случайно попавшей под руку жертвой. Рассказывая о уже прошлой жизни обычного офисного рабочего, больной ублюдок спрашивал у своей «собаки» причины, по которым они были сделаны, как будто мученик сумел бы ответить что-нибудь внятное. С каждым болезненным шагом его гордость всё больше втаптывалась в каменный пол дрожащими коленками её обладателя. Ноги тёрлись о шершавую поверхность, пока часть кожи не осталась кровавой дорожкой, ведь шорты не покрывали это место его ног. Каждый раз когда похититель задавал ему вопросы и не получал нужного ответа, то со всей силы дёргал поводок и кричал, если Осаму шипел от переполняющей его боли. Последнее, что он помнит из того визита — льющуюся из его шеи тёплую кровь по холодной, покрытой мурашками, коже и закрывающиеся сами по себе глаза.