Илюша

Илюша

ГЛАВА 1

Во всем городе, пожалуй, не было таких спокойных и живых улиц, как Вязанская. Это был старый район, застроенный массивными каменными домами, в которых было стыло холодными вечерами. В таких обыкновенно держали свои лавки различные мастера, утраивались кабинеты небогатых трудяг, а в верхних комнатах жили писатели, старушки, а еще их маленькие собачонки. Среди немногих магазинчиков на этой улице для нас примечателен один, за витринами которого были аккуратно расставлены книги, игрушки и разное барахло, влекущее каким-то неуловимым духом времени. Именно туда этим утром, слишком ранним для покупок, уверенно шагала девушка в длинном светлом пальто.

Зазвенел колокольчик. Девушка вытерла сырые от весенней слякоти ноги о коврик и приветственно помахала мужчине за столом. Тот кивнул и убрал из рук газету.

– Ты сегодня рано. Вот, – он протянул девушке ключи с абсолютно безразличным лицом, – я не убирал твои вещи вчера, так что можешь сразу приступать.

– Будто бывает иначе, – смешливо фыркнула пришедшая, вынимая из сумки небольшой пакет. Она оставила его на столе продавца и с пожеланиями хорошего дня скрылась за дверью.

Мужчина приоткрыл пакет и устало, даже как-то замучено, вздохнул, и отодвинул его с глаз долой. Каждое утро эта несносная леди прибегала в студию и приносила ему завтрак. Каждое утро он просил этого не делать. И каждый следующий день начинался с нарушения этой нехитрой просьбы. Старьевщик упал обратно в кресло за кассой и взял газету, которую читал до этого.

Мужчина этот, хозяин старой барахолки, был большой зануда и прагматик, из всех искусств предпочитал книги, а человеческие чувства вовсе не понимал. Он носил очки в тонкой оправе и имел над очками морщинку меж бровей от постоянной своей нахмуренности. Ему было около тридцати лет, а за плечами только отцовский магазин и кипа прочитанных бумажек. Также, вместе с магазином, он держал небольшую студию для творцов, которым негде работать. Делал он это из старательно им скрываемых чувств к этим невероятным натурам или из привычки, перенятой у отца, находиться среди таких людей — неизвестно, однако даже мысли у него не возникало прикрыть это заделье. Весь дом принадлежал его семье (а теперь только ему), наверху была обустроена жилая часть, снизу барахолка — некогда страсть его отца —, а свободную комнату нижнего этажа он давно отвел для занятий своего друга-поэта. Друг же погиб вскоре после, получив не ему предназначенную пулю в одном из тех районов, где по сей день существует комендантский час, но комната, а вместе с ней и люди, остались.

И вот уже порядка трех лет сюда каждый день наведывалась художница, Аннушка. Девушка невероятно шумная и активная, говорящая громко, мечтающая жарко и молчащая безумно откровенно. Она прибилась к малоприбыльной лавке в 17 лет, когда некуда было деться со своими кистями и амбициями, а сейчас оставалась из нежных чувств к хозяину, которые даже не пыталась скрывать. Люди ее любили, пусть и не всегда понимали, однако же любимый ею мужчина находил художницу дурной и «чересчур». Однако прогонять ее он не торопился.

Вскоре после хозяин снова погрузился в чтение, то и дело хмурясь и недовольно бормоча. Его возмущали новости, в большей степени потому, что он искренне не понимал мотивов людей, вокруг которых они создавались. Преступления. Скандалы. Сенсации. Просто никому ненужные факты то о предстоящем празднике, то о кончине какого-то деятеля, да и в целом обо всякой пустяковщине. Но день ото дня он эти газеты читал, также, как ел принесенный ему завтрак, отчего-то совсем забывая, как сопротивлялся ему. Сегодня это были теплые и мягкие круассаны, точно не купленные в какой-нибудь булочной — в стряпне Анны была какая-то малоуловимая черта, казалось, ее еда всегда была вкуснее и приятнее, чем любая другая.

В магазин вошли. Хозяин поднялся с кресла и встал за своим столиком, радушно приветствуя гостя. Страсти отца к хламу и «дыханию времени» он не перенял, но был заинтересован в прибыли, которую мог получить, а потому с клиентами был вежлив и старателен. Однако на этот раз это снова был не покупатель, а его сосед — полный краснощекий мужчина пяти десятку лет со светлыми торчащими бакенбардами и хмурыми широкими бровями. Это был Савва, таскавший по людям сплетни и вечерами прикладывавшийся к бутылке. Мужчина его не любил.

– Витюша! Ах, как я соскучился! – Притворно растягивая улыбку, начал гость. – Всего пару дней прошло, а будто десятки лет!..

– Чего надо? Говори прямо, я тебе не барышня, меня ублажать не надо.

– Ну а ты-то в делах барышень мастер, знаем-знаем, ахаха... Да ты не серчай! – поспешно замахав руками добавил Савелий. - Я все о той девчушке, Анне. Эх, хороша!

– За языком следи, старый болван, не то...

– Не то что? - из-за синей двери высунулась макушка упомянутой. – Уже и защищаешь мою честь. Так и до свадьбы близко, не находишь?

– Молчала бы, дура... - вовсе потеряв запал, безнадежно брякнул Виктор и вернулся в кресло. Удовлетворять какую бы то ни было просьбу соседа он был не намерен.

Он знал о симпатии девушки, однако сердце его молчало в ответ. Он вообще не был уверен, что способен на любовь. И другие тоже в этом сомневались, полагая, что кроме работы да книг для него давно ничего не существует. К Анне он относился скорее по-отечески, привыкнув видеть ее каждый день и прикипев к ней, как прикипают взрослые одинокие люди к своим постоянным гостям. Тем временем, голос снова подал Савелий, расплываясь теперь перед перемазанной краской девушкой и явно млея от девичьей красоты и юности.

– Ах, мой ангел! Вы сегодня снова прекрасны, как и всегда... Что ж вы смеетесь, дорогуша?

– Да у вас свитер наизнанку надет!

– Ох-ох, – похлопав себя по бокам, толстяк покраснел. – Торопился к вам, вот и... Ох, что ж это я...