Император. Зарождение

Пролог. Минингит

Восемнадцать лет назад.

Моему отцу было восемнадцать, когда Его Высочество принц Анатолий Фейн, младший сын Императора, после ужасной трагедии на мирном саммите, приведшей к гибели всей его семьи и лидеров крупнейших стран, взошел на престол. Первые принятые им законы оказались довольно противоречивыми и были по разному восприняты в разных кругах. Высшие слои общества полностью его поддержали и присягнули на верность последнему представителю династии, они чуть ли не целовали пол, по которому он ходил. Среди нас, средних и низших слоев общества, нашлись смельчаки, вышедшие на улицы на многочисленные митинги и протесты. Долго эти люди не прожили, а информация об этом оказалась стерта из официальных документов. Люди смирились и старались больше не высказывать недовольства новым порядкам в государстве. В результате, придуманная авторами учебников история стала правдой. 

Папа плохо помнил те времена, был еще слишком мал и не придавал значения происходящему вокруг. “Ну какого восемнадцатилетнего парня будет интересовать, кто правит страной? Я тогда только об учебе думал, учителем истории хотел стать,” - всегда говорил он, когда я задавал множество вопросов и требовательно ждал ответа на них. К его удивлению, меня политика интересовала всегда. Неожиданно так совпало, что в день, когда по городу должен проехать кортеж Императора с семьей, мне исполнялось восемь лет. 

Мало кто в нашем захолустье видел Императора вживую. Только на экране в моменты обращений или новостей. Да и те транслировали не так часто, и посмотреть могли не все. Телевизор считался настоящей роскошью. Наверное, из-за этого в городе поднялся переполох, когда внезапно объявили маршрут гостевого тура правителя. Император должен проехать через нас в первый раз за прошедшие двадцать пять лет. По традиции тур по городам страны проводится при каждом рождении наследника престола, но за прошедшие годы это будет четвертый сын. Предыдущие маршруты обходили нас стороной и вот, наконец, повезло. 

Прекрасно помню радостное предвкушение, ожидание чего-то грандиозного, великого. Это непередаваемое чувство, когда ты очень долго ждешь событие, и оно вот-вот должно наступить. Лучшего подарка на день рождения и представить нельзя. Все утро никого и близко не подпускали к центру города. Стражи порядка и прибывшие заранее гвардейцы Императора были везде. Никогда не видел их в таком количестве, казалось, словно жителей на улицах меньше, чем их. Куда ни посмотри, везде черно-желтые мундиры, орлы на рукавах черных форменных курток и фуражки с отличительными знаками званий. Дав себе слово любыми средствами увидеть сегодня Императора, я заранее придумал план и нашел место для наблюдений. 

Самым высоким домом вблизи главной улицы была гостиница, но из-за отсутствия в городе частых посетителей, нуждающихся в ней, она пришла в упадок. Большинство комнат никогда не убирались, а в оставшихся забили двери досками. Сперва идея показалась не очень разумной, с виду здание выглядело настолько потрепано, словно вот-вот рухнет, но друзья убедили, что ничего с ним не случится. Мы сидели на крыше и поражались тому, как четыре этажа возвышались над городом, открывая потрясающий, а самое главное, нужный вид. Отсюда так же бросались в глаза установленные кордоны и заграждения, мешавшие людям приблизиться к проезжей части. Стражи порядка и гвардейцы Императора, отличавшиеся друг от друга исключительно цветами формы, расхаживали вдоль бортиков. Время от времени кто-нибудь из них ударял жезлом по пальцам или шее слишком любопытных зрителей, высунувшихся на добрые полметра за ограждения. Судя по реакции, делали это не больно, исключительно в целях предупреждения. Внизу со временем собралась такая толпа, что если б мы хотели покидать фасоль, то не пришлось бы даже целиться, в кого-нибудь точно могли попасть. Повсюду висели флаги, портреты Императора и только его сыновей, супруга не считалась частью династии и ее лицо не освещалось всенародно. На протяжении улицы, где он должен был проехать растянули желтое дорожное полотно. С такого расстояния трудно понять, из чего оно, но на вид очень походило на ковер, но кто будет стелить на асфальт ковер, чтобы по нему проехался автомобиль? 

Рассматривая соседние дома, замечаю других сообразительных людей, додумавшихся забраться на крышу. Среди них есть еще несколько детей всех возрастов. Узнаю парочку одноклассников, те с завистью смотрят на нас. На нашу крышу больше никто пока не поднимется, хозяин дома запер все окна и двери на первом этаже и забрался к нам, но устроился на другом краю. Это был родной отец моего лучшего друга Джефферсона, что сидел рядом, свесив ноги с края и болтая ими в воздухе. Будучи на два года старше, он выглядел значительно моложе и ниже, но постоянно успокаивал себя, что мы еще слишком малы и изменимся со временем. Я не верил, ведь даже если он и вырастет, то я тоже, и все равно останусь выше. Его родители разошлись из-за этой гостиницы и денег, что уходили на ее содержание, и сейчас у него новый папа. Но и про настоящего не забывал, навещал его и помогал по хозяйству время от времени. 

- Хорошо хоть солнца нет, мы бы зажарились здесь, под открытым небом, сидеть на металле, - рассматривая небо, вместо пока еще пустующей главной дороги, сказал второй мой друг, Дмитрий, укутываясь посильнее в полы старой джинсовой куртки с тремя заплатками на каждом из рукавов. Она была ему чуток великовата, несмотря на массивные плечи и полноватые руки. После школы он помогал отцу разгружать вагоны, пусть и был всего одиннадцати лет от роду. Дмитрий родился до вступления в силу закона о запрете привычных нашей стране имен, и пусть по документам родителям пришлось переименовать его, но между собой все всегда называли запретным именем. 

Меня тогда еще не было на свете, но по словам отца, вступивший в силу закон вызвал настоящий переполох. Государственные служащие заворачивали имена, даже образованные от запрещенных, боясь и за свои жизни. Ведь наказывали и тех, кто пусть и не специально, а по невнимательности, но помогал нарушать его. С того момента в Российской Империи перестали существовать исконно русские и славянские имена и на их место пришла анархия. Некоторые противники стали называть детей в честь вещей, ранее существовавших стран, городов, сейчас лежавших в руинах или начисто стертых с лица земли. Да, как угодно, лишь бы не уподобляться знати и так полюбившимся им Джонам, Карлам и прочей иностранщине, как в сердцах порой называл подобные имена отец. Восприятие закона дошло до такого абсурда, что людей заставляли менять данные ранее имена, лишь бы искоренить все. Маме повезло, ее имя, Анна, не попало в список запретных, только его оказалось больше нельзя сокращать. А вот папа из Михаила по документам стал Мигелем. Наша с сестрой мать работала в больнице и дала детям, как она считала, уникальные имена в честь болезней, мое правда, несколько исковеркала глухая на одно ухо паспортистка, при записи в свидетельстве о рождении.