Имя ей Джэнан

Глава 1

Мучительно, сложно и больно – такими простыми словами я характеризовала свою непростую жизнь в последние несколько лет. Разомкнув тяжелые веки и обведя взглядом стылое помещение, я вдруг четко осознала, что так больше продолжаться не могло. Правильно ли назвать этот момент переломным? Момент, когда тело болело, а голову занимали мысли о спасении. Нет, поскольку таких моментов было предостаточно. Но только сейчас я будто прозрела и оказалась близка к тому, чтобы рискнуть и совершить безрассудство, лишь бы изменить свою жалкую жизнь.

Помещение напоминало хижину, сложенную из палок и досок, или старый гараж, расположенный на отшибе города, в котором хранилось все что угодно, но только не желанное средство побега, – оно, бесспорно, порадовало бы взгляд. Чем-то помещение походило на дом моего последнего опекуна: по-своему прибранный, но будто бесхозный и в моем представлении такой же убогий. Мне говорили, что попасть в семью непросто, и я должна быть благодарна за то, что имею, но, если жилище убого, а опекун – ничтожество, зачем мне думать иначе? Потерять опекуна – не несчастье, уж в моем случае – определенно: на лживых гадов мне всегда везло.

Скорее, им не везло на меня.

Верно. Все началось с меня. Если бы не мое упрямство, глупость и незрелый ум, если бы я умела быть благодарной тому, что имею, сложились бы наши судьбы иначе? Меня унижала бедность моей семьи и все, что из этого вытекало: раздражала поношенная одежда, отсутствие карманных денег, да и в целом, неспособность свободно ими распоряжаться, как делали мои одноклассники. Сходить в кино, купить себе новые джинсы с учетом модных трендов или вкусно поесть когда захочу, а не когда наскребу из остатков средств, потраченных на что-то нужное и полезное, – нет, я так не могла. Ведь для нас была важна каждая вона. Каждый отказ самой себе, в особенности в присутствии друзей, переживался мной болезненно. Я так остро на это реагировала.

Если бы.

Я не потеряла бы самое дорогое.

Могу ли теперь оправдываться тем, что тогда я была совсем еще ребенком, и закрыть глаза на свою вину? Я ведь действительно им была.

В этот день проводился прием у школьного психолога, а после уроков друзья собирались пойти в караоке, однако я знала, что буду единственной, кто не придет на дружескую встречу. С самого утра я была подавлена и к моменту, когда нас стали поочередно отпускать с урока и отправлять на индивидуальную беседу со специалистом, радости не прибавилось, напротив, я стала еще более раздражительной. В итоге от обиды на маму я наговорила даме всякого: и как плохо я живу, и как несправедливо со мной обращаются.

Забавно. Бывает, кричишь во весь голос, просишь о помощи и не получаешь даже слабого отклика. Мне же хватило нескольких сигнальных фраз, вроде «подавленности», «психологического давления» и «дискомфорта», брошенных со злости, смысла которых я даже не понимала, чтобы в стакане всколыхнулась буря.

Школа забила тревогу, и на мою семью обратили внимание.

Я до сих пор помню слезы мамы, как она не хотела нас отпускать, меня и брата, держала до последнего. «Дети живут и в худших семьях, почему нас забрали из любящей?». Я задавалась этим вопросом очень часто. «Ненавижу. Ненавижу этих лживых людей».

Сравнивая «было» и «стало», я с опозданием поняла, что все у нас было хорошо. Да, мы жили бедно, однако я, мой младший брат и мама любили друг друга. В школу я ходила опрятная, на прогулки с друзьями также было что надеть: я приспособилась и научилась использовать то, что было под рукой, комбинируя одежду разных стилей и фасонов. Получалось вполне себе ничего, подругам нравился мой своеобразный стиль.

Но к чему сожаления? Я и мой шестилетний брат попали в приют. Отца я практически не помнила: он умер сразу как родился Иджун. Так что у нас была только она, наша мама, которую лишили родительских прав. Я знала, что она искала нас и пыталась встретиться, но ей не позволяли. Ситуацию осложняло то, что с братом мы попали в разные приюты. Она обивала пороги администраций и различных исполнительных органов, обращалась в полицию, но забрать нас обратно не смогла.

Теперь я понимаю: она доставила подонкам уйму проблем. А еще мне стало очевидно, что она все равно ничего не добилась бы, даже если бы приложила усилий в десять раз больше.

Спустя два года мне исполнилось шестнадцать. Все это время я жила в приюте и ожидала дня, когда смогу покинуть невыносимое место. Не понимая, что моя дальнейшая жизнь уже спланирована и с каждым днем ей суждено становиться хуже.

Следующие месяцы стали мучительными: у меня появился первый опекун. А затем и второй. Меня передавали из рук в руки, как бездушный товар, поскольку я не желала мириться с судьбой. Ведь если кто-то полагал, что эти люди являлись благородными господами, – смеялся мне в лицо.

Схема была простой. Ублюдки забирала ребенка из приюта и проводили своеобразные смотрины – знакомили с похабными людьми. Меня тоже знакомили, и не раз. Моя задача состояла в том, чтобы понравиться толстым кошелькам с лоснящимися лицами и сальными взглядами, чтобы те захотели меня купить. Вот только понравиться я не пыталась и делала все возможное, чтобы отвадить от себя всякий шлак: грубила, дралась и сбегала. В ответ получала сполна, но жить с синяками и ссадинами казалось лучше, чем умереть такой же в постели извращенца.

Так, не сумев обуздать, меня отправляли в руки другого смотрителя, более опытного, «способного вразумить». За год их сменилось трое, появился четвертый. Эти транзиты совершались незаконно, в обход официальных бумаг. Но кого это волновало? Уж точно не меня. Если задача опекунов-садистов заключалась в том, чтобы реализовать товар, пока он юн, свеж и востребован, то моя – выжить в хитросплетениях преступной сети. А законом этого не достичь.

Когда принимаешь простые истины, жить становится проще.

В новом доме я также получала порцию травм: чтобы не смела повторять сумасбродств. Лица не трогали, только тело и пустеющую с каждым ударом душу. Так, голодом и холодом, дрессировали стать покладистой.