Интегрировать свет

Глава седьмая. Ночь света

Когда Морти тихо вошла в лабораторию своего хальдса, тот сидел за столом, увлечённо записывая что-то. В одиночестве. Металлический конец пера скользил по пергаменту, деревянный – выписывал в воздухе кружева, подчиняясь перепачканным чернилами пальцам; бледное лицо колдуна было спокойным, взгляд – сосредоточенным. Рядом стояла остывшая кружка с чаем, спящий Бульдог сопел под креслом. Ничего необычного.

И только синие круги под глазами выдавали, что Первый Советник Повелителя дроу не спит четвёртый день.

Обняв Лода со спины, принцесса прильнула щекой к его щеке.

- Тебе надо отвлечься, - шепнула она. – Отдохнуть.

- Морти, завтра к нашим горам двинется семидесятитысячная армия, - Лод ожесточённо перечеркнул очередную строчку, как много раз до того. – И я очень не хочу воплощать в жизнь план, который заготовил на случай вторжения.

- Я знаю. Но в таком состоянии ты не можешь мыслить трезво. Ещё немного, и ты не сможешь мыслить вовсе. Отвлекись, и решение найдётся.

- Я не могу.

- Ты должен, - Морти накрыла ладонью его ладонь, останавливая перо. – Лод, иди спать.

- Сразу, как решу эту задачку, - он мягко, но непреклонно высвободил руку из её пальцев. – Как там Навиния?

- Я… сегодня ещё её не навещала.

- Тогда навести.

Он продолжил писать, и в тишине, нарушаемой лишь шорохом, с которым строки ложились на пергамент, Морти опустила глаза. Не говоря ни слова, отстранилась и прошла обратно к лестнице: медленно, точно ожидая, что её сейчас окликнут.

Не окликнули.

Покинув обитель колдуна, принцесса не повернула по направлению к башне Повелителя, а приблизилась к высокому окну – мысли её явно были где-то далеко. Облокотилась на мраморный подоконник, посмотрела в прозрачное стекло: одно из сотни, оплетённых изящным цветочным узором кованого оконного переплёта.

Внизу, в дворцовом саду, у чёрного пруда сидели трое. Белизна их одежд выделялась в вечном мраке, гармонировала со светящимися лепестками роз.

Взгляд на этих троих – а, может, лишь на одного из них – заставил взгляд Морти стать ещё тоскливее.

- Принцесса?

Услышав оклик, она вздрогнула и отстранилась от окна.

- Тэлья Эсфориэль, - принцесса степенно кивнула брату Повелителя эльфов.

Тот, помедлив, подошёл к ней:

- Я понимаю, отчего вы так печальны, но не нужно отчаиваться.

- Я не отчаиваюсь. Нет вестей о вашем брате?

- Нет. Во дворец иллюранди проникнуть не могут, за пределами дворца его не видели. Однако слухов о его участии в убийстве Авэндилль тоже не слышно. Видимо, Фин решил не разглашать этого. – Эсфориэль помолчал. – Что ж, вселяет надежду на благополучный исход.

- Благополучный исход?..

- Я буду рад, если Фрайна убедят, что мы лгали. Что лишь хотели переманить его на свою сторону. После всего, что случилось… если он будет упорствовать, настаивать на нашей правоте… - эльф резко повернул голову, отворачиваясь. – Нет, не хочу думать об этом. Надеюсь, Фин простит его. Он знает, что Фрайн всегда был наивен и верил тем, кого любит.

- Неужели нет никакой надежды, что Хьовфин прислушается к его словам? Светлые маги ведь могут проверить его память, найти там подтверждение…

- И что это докажет? Всё, что есть в памяти Фрайна – невинный эпизод, Авэндилль, которая слушает его песню. И наши слова. А светлые привыкли к тому, что эти слова всегда ложны.

Проследив за его взглядом, Морти снова посмотрела в окно.

- Как можно быть таким? – проговорила она отстранённо, наблюдая за белыми фигурками внизу. – Готовым без раздумий убить своего брата, своих детей?

- Для него это было бы спасением заплутавших. – Эсфориэль прикрыл глаза. – Он… явно не соображал ясно в тот момент. То, что он увидел, затмило ему разум. Хотя, откровенно говоря, я опасаюсь за его разум уже восемнадцать лет.

- И всё равно его любите.

- Да. Люблю, - эльф взглянул на неё мягко, с какой-то странной, едва заметной, щемящей улыбкой. – Принцесса, война страшна не тем, что убивает живых. Война страшна тем, что убивает их души. Делит мир на чёрное и белое, своих и чужих, врагов и друзей. Всё переворачивает, рушит все барьеры, снимает все запреты. И убивать… это перестаёт быть преступлением. Обращается в необходимость, привычку. И тот, кто уходит на войну, либо не возвращается вовсе, либо возвращается не собой. – Он больше не улыбался. – Ты начинаешь считать воистину ужасным только одно: смерть. Если вы берёте пленного и не убиваете его, вы думаете, что оказали ему милость. А избиения, пытки, жестокость – всё это становится нормальным. Вот что страшнее всего. – Глаза его потускнели, взгляд, устремлённый на лицо Морти, застыл. – Тебя делают просто крохотной частью чего-то огромного, беспощадного, жуткого. Ты исполняешь приказы, идёшь вперёд, прокладываешь свой кровавый путь – не думая, не сомневаясь. И враги становятся всего лишь… цифрами. Единицами. Бесконечным списком тех, кого надо вычеркнуть, чтобы этот кошмар наконец закончился… но однажды ты сбиваешься со счёта. Перестаёшь чувствовать радость, тепло, любовь, зато в полной мере ощущаешь ненависть, ярость, жажду крови. Желание отомстить за всех, кто уже погиб на твоих глазах. А когда война заканчивается, ты ещё долго не можешь улыбаться, и чувствовать всё то, что умел чувствовать раньше – тоже. И тебя преследует только одно: осознание, что их больше нет. Тех, кого ты когда-то знал. Того, что ты когда-то знал. И мысль… а почему тогда всё ещё есть я?..

Какое-то время он смотрел в одну точку. Потом, заметив завороженный ужас собеседницы – моргнул, и в сиреневые глаза вернулась осмысленность, вновь окрасив их живым блеском.