Исчезнувшие

Часть 5

В любую погоду

Тон в группе задавали две близняшки-двойняшки, Юля и Люба. Девчонки играли на гитаре так, что заслушаешься, а гитар у них две, и не лень им таскать. Но они таскали, и играли, и песни пели у костра. И подружились с Надей, потому что все трое любили музыку и пироги. Именно в таком порядке: сначала музыка, потом пироги, но чтобы обязательно.

— Как вам темп, девчата? Не тяжело? Или, может, прибавить? — спрашивал Гордеев, пряча улыбку. И слышал в ответ:

— Нам не тяжело, нормально. Не надо прибавлять, а то уже ноги не идут.

Нет, что ни говори, с двойняшками ему повезло, просто сказочно! Должно же ему хоть в чём-то повезти.

С тех пор как от Гордеева ушла жена, его семьёй была эта группа. Он пришёл с работы, жена разогрела ужин и спокойно сказала: «Я от тебя ухожу». Гордеев как-то сразу понял, что она уйдёт, что не шутит. Она никогда так не шутила. И инструмент забрала, кабинетный рояль. Без рояля квартира опустела, и Гордеев не понимал, чего ему не хватало больше, рояля или жены, жены или рояля. Не хватало обоих.

И ладно бы к другому ушла, Гордееву было бы не так обидно: есть мужики получше его, и зарабатывают больше. Но нет, Лариса ушла к маме, он проверял, ездил вечером, стоял под окнами — первый этаж, слышно всё. Мужские голоса в квартире не звучали, только Ларисин и её матери.

И ладно бы говорили, а они… пели песни! На два голоса. Весело ей. Дома не пела. Или пела, когда его не было? Выходит, ей без него хорошо, с ним плохо было? Так зачем на свиданки к нему бегала, зачем замуж выходила? Зачем жила…

Гордеев слушал, как рассыпается аккомпанемент —красивыми арпеджато, приглушённо, не мешая солировать певицам, и сердце сладко таяло, и в нём не было ненависти, только горечь и любовь. Он всё и всегда прощал жене, даже что детей у них не было, простил. Лариса называла его работу «придорожной», а перед подругами хвасталась: муж начальник дороги, знай наших.

Никакой он не начальник, он заместитель, и не дороги, а отделения дороги, а это большая разница. А теперь и вовсе пенсионер, по выслуге лет, зачем он ей нужен? Правда, пенсия ведомственная, приличная, но живут ведь не с пенсией, живут с человеком. А она не захотела с ним жить. Интеллигентная, а он кто? Дорожный начальник…

Его семьёй стала группа, эти девять, костяк, ядро, кадровый состав, свои, одним словом. Которые — в любую погоду, в любую грязь — всегда с ним.

 Сезонные яблоки

Вот насчёт грязи он ошибался. Грязи-то особой не было, да и маршрут проходной, от Донино грунтовка, в лесу тропинки-дорожки, от Синеозера до платформы по бетонке полчаса, вдоль —  заборы дачные, за заборами яблоки висят и падают. А если падают, почему не подобрать? Они и подбирали, по сезону: северный синап, антоновку, боровинку… Васька-гитлер в сортах разбирался не хуже селекционера, и в группе всегда знали, что едят.

— Осенние не люблю, у них шкурка жёсткая. Вот летом душу отведём, анисовка пойдёт, штрифель, шафран, ранет… Самые подзаборные сорта, падают хорошо, — выдал Васька под общий смех. — Да тихо вы! Это же…это… Ред делишес! Повезло нам. Радуемся максимально тихо, а то хозяева выскочат, отберут.

— Васька, остановись! Куда ты рюкзак набиваешь?

— А чё? Это же ред делишес, ты попробуй сначала, потом возражай. Они вкусные, язык проглотишь. Они по триста центнеров с гектара дают, а мы по одному… по парочке всего взяли. А что вы на меня так смотрите? Я для себя, что ли, беру? На станцию придём, ни одного не останется, вон Юлька с Любой всё съедят, они яблоки любят, они у нас спортсменки, а в яблоках калорий мало, — оправдывался Васька. Юля с Любой дружно подтвердили, что — съедят.

— Дай хоть попробовать…  твой ред дюшес. Я дюшес люблю, — к васькиному рюкзаку протянулась тонкая рука с узкой кистью, длинными пальцами и красивыми ноготками. — Что ты мне одно-то даёшь, скупердя, дай три, я есть хочу, — капризно заявила Голубева. «Скупердя» расцвёл, полез в рюкзак за ред делишесом, а все покатились со смеху.

Соболята

Двойняшки Юля и Люба Соболь родились очень подвижными, елозили в кроватках, аж в узел сворачивались. Юлина-Любина мама сочла это признаком таланта и отвела своих «соболят» на гимнастику, которую обе ненавидели, не любили сидеть на растяжке, не любили терпеть боль, не понимали, почему надо заниматься, когда они уже устали, почему им не покупают сладкого, почему им нельзя газировку и мороженое, а всем можно, почему макароны и картошку они едят по праздникам, а папа с мамой каждый день. Запах жареной картошки вползал в ноздри, дразнил, но картошку съедали без них. А мясо не лезло в горло и воспринималось как наказание.

Вырасту большая и не пойду на гимнастику, никто не заставит, говорила четырёхлетняя Юля сестре, и Люба с ней соглашалась. А время шло. Кандидат в мастера спорта, двенадцатилетняя Юля мечтала о мастере, но на тренировке упала и ушибла спину. То есть, это ей так сказали, что ушибла, на самом деле травма позвоночника была серьёзная.

Юля не унывала: это ведь временно. Прыгать и бегать, сказали, будет нельзя, но это мы ещё посмотрим. А ходить, сказали, будет можно, когда врач разрешит. Люба из солидарности, как выразилась мама, в том же году сломала руки. Обе. «И как ты умудрилась… Нарочно, что ли?» — только и сказала мама.

Врач удивилась: «Какая гимнастика, о чём вы говорите?! Там же прыжки, кувырки, брусья, там руки сильные нужны, а у неё кости слабые и нехватка кальция катастрофическая!».

— Они у нас витаминные комплексы пьют, мы за этим строго следим. Девочки получают всё необходимое…