Исчезнувшие

Часть 11

Я на тебе женюсь

Первый прокол допустил Гордеев. Пока накрывали праздничный стол и обговаривали «концертную программу», он сидел с Натальей, которой сегодня резать-чистить-готовить не позволяли, и взялся рассказывать ей о своей квартирной хозяйке, на которой всерьёз собирался жениться. «Лучше поздно, чем никогда» — пошутил Гордеев. Наталья выпрямила спину и убрала с лица улыбку, и Гордею бы остановиться, а его понесло вспоминать… О дочери, которая живёт в Германии. О квартире, которую дочка сдаёт жильцам. О Сидоровне, у которой болели колени. А как им не болеть, когда она всю жизнь у плиты простояла. И не в столовой, в ресторане! Так что Гордееву сказочно повезло с женой. Это он так считал, что — с женой. А Антонина не считала. И женой не была, разговоры одни.

— Тонь.
— Аюшки.
— Мне с тобой хорошо. И домой всё время хочется. К тебе. Я на тебе женюсь.
— Чего удумал. Мне шестьдесят уже, забыл?
— Ну и мне… скоро будет.
— Не скоро. Семь лет большой срок.
— А мы не в тюрьме, нам срок не установлен. Я квартиру московскую дочке оставлю. Ты как, не против?
— А накой мне твоя квартира, у меня своя есть. И постоялец, на всю голову больной.

Перескажи он этот разговор Сидоровне, она бы хлопнула его по лбу: «Нешто можно с одной бабой про другую гуторить?» Но Гордеев не знал и «гуторил». Не знал он и о том, что Наталья тоже подумывала о замужестве, а конкретно — о Гордееве: по возрасту подходит, и внимателен к ней, вот и сейчас сидит рядом, обнимает за плечи. Дружески, конечно, но других-то он не обнимает, даже дружески.

Расстарались...

Наталья родилась в декабре, все остальные летошные, как сказала бы Сидоровна. «Летошные» расстарались, и на день рождения Наталья примерила красивый свитер из ангоры. И тут же сняла: прогорит у костра.

— Ой, не снимай! Он красивый такой! Ты в нём красивая такая!
— А из кого он, свитер?
— Из козы ангорской. Или из козла.
— Сообразили тоже, к костру — ангору.
— Это не коза, это лама, — ввинтилась Голубева. Ей отдали собранные на подарок деньги, и она не придумала ничего лучшего, как купить в дорогущем бутике дорогущий свитер.
— Почему к костру? Что ей, пойти в нём некуда? — заступился за именинницу Гордеев. Он же не знал, что — некуда.

Выпив кружку глинтвейна, сваренного в котелке по всем правилам, Наталья ляпнула, что ей сорок два, а все думали, что меньше.

Виталик не к месту (или к месту?) вспомнил Маяковского и провозгласил тост: «Лет до ста расти нам без старости». Местоимение «нам» Виталик заменил на «вам», и тост прозвучал удручающе, как — долгих лет…

Юля и Люба спели песню Андрея Макаревича «Давайте делать просто тишину». Чем окончательно добили именинницу.

 «…И мы увидим в этой тишине
Как далеко мы были друг от друга,
Как думали, что мчимся на коне,
А сами просто бегали по кругу.
А думали, что мчимся на коне.

Как верили, что главное придет,
Себя считали кем-то из немногих
И ждали, что вот-вот произойдет
Счастливый поворот твоей дороги.
Судьбы твоей счастливый поворот.

Но век уже как будто на исходе
И скоро, без сомнения, пройдет,
А с нами ничего не происходит,
И вряд ли что-нибудь произойдёт».

Оттого, что ничего уже не произойдёт, хотелось плакать, но Наталья улыбалась, выслушивала поздравления и думала: «Скорей бы уж всё кончилось». Голубева пришла к такому же выводу, обидевшись за «ангорского козла». Подарок был царский, свитер она долго искала по бутикам, и долго торговалась, и ей было стыдно: собранных денег не хватало на «вот этот», а другой Лера брать не хотела. И повторяла упрямо: «Вот этот». В конце концов ей уступили, из бутика она вышла с тяжелым сердцем и с «вот этим» свитером. А на привале все издевались — над свитером, а значит, и над ней. Не то купила. Сами бы покупали.

Наталье она хотела подарить танец, даже юбку принесла и балетки, и наплевать что зима, не в комбинезоне же лыжном танцевать? Не в ботинках же? А теперь передумала, сидела нахохлившись, ковыряла ложечкой праздничный торт.

Надя, которая пекла этот торт полночи, обиделась: все едят, а она сидит с таким видом, словно перед ней не суфле, а кусок поролона. Откуда Наде было знать, что Лера обиделась за свитер, который Наталья убрала в рюкзак, а могла бы надеть, не сгорел бы, дрова сухие, искр нет совсем. Не к лицу седло корове, мстительно думала Лера.

Юля и Люба боялись за гитары, поскольку мороз.  усилился, у костра-то ничего, тепло, а нам их обратно нести, четыре километра и в вагоне холодно. И мальчишек не узнать, в поезде ехали весёлые, а сейчас умученные сидят. На лыжах с нами не поехали, отчего устали, непонятно. А Ваське с Надькой смешно, рот до ушей, хоть завязочки пришей.

Гордеев видел, что в группе творится что-то не то, и озвучил новость, которую приберегал под конец:

— Мне из Клуба звонили, обратно зовут, вторым руководителем к Зинчуку. Он старый стал, Саша Зинчук. Болеет часто, вот и задумался о дублёре. Он зимой не ходит, так что весной, сказали, приходи на комиссию, восстановим, хватит по лесам партизанить. И найдём мы тебе, Наталья, жениха. Я тебя с другом познакомлю, — оптимистично закончил Гордеев. Пошутил.

Все радовались и поздравляли Гордеева. Наталья делала вид, что тоже радуется. Приедет домой и наплачется вдосталь. Гордеев, её Гордеев, которым она гордилась и в которого была немножко влюблена, собирался её с кем-то знакомить. Его внимание, улыбки, разговоры — из жалости. Потому что она одна. Ну и что? Лерка Голубева тоже одна, а к ней попробуй подойди.