Ищущий

Ищущий

Люминесцентное солнце.  Жухлые листья последних дней мурлыкающе шипят под ногами. Я иду навстречу лучезарному свету. Я знаю, он примет меня в свои объятия, я знаю…

Сонный туман попадает в глаза. Меня рвет лизоблюдством, пустые разговоры сочатся на воротник рубашки, сшитой тюремщиком собственного эго. За стеклом плывет мерцающий мнимым благополучием лимб. Маячит синевой губа неона напротив окна камеры, ключ от которой есть только у Серого. Я тону в мусорной реке его изъяснений, покорно выжидая пока Аист разложит таблетки.

— Мне остался год, чтобы… Потом я найду… Съеду от… Будем жить с Евой.

Внутренний фильтр оберегает меня от тактического искусства тошнотворных шахмат жизни. Кажется, я никогда не научусь всем приемам этой мерзкой игры. Раньше я хотя бы интересовался, почему фигуры ходят именно так, как ходят, сейчас же – я просто бездействую, встретив очередного соперника, тем самым позволяю ему сразу поставить мат.

Планеты разных цветов и размеров опустились на стол. Шакал сразу же забрал свою дозу паранойи, приковал ногу к ножке дивана, предусмотрительно отдав ключ Аисту, погрузился в объятия панической атаки. Серый и Ева медлили. Им всегда было интересно пробовать что-то новое и обязательно противоположное по эффекту – так, их чрева из выжатых тряпок, сотканных из скуки, вновь начинали искриться. Страж оставался безмолвным. Защищая себя от наших мыслей о нем, он взял маленькую коробочку из рук Аиста и принял содержимое. Никто не знал, какую именно эмоцию или чувство он принимает.

— Тебе как всегда? — спросил Аист, поигрывая на свету черной горошиной экзистенции.

— Не знаю, я, похоже, свыкся с ней, не вставляет что-то…

Погоняв слюну мыслей между стенок черепа, я изрек:

— Может, есть что-то новенькое?

Одна из бровей Аиста превратилась в изогнутый мостик. Мой вопрос развеселил его.

— Есть, — Он достал из кармана зиплок с таблеткой в форме символа бесконечности. — Но я должен предупредить тебя, это очень сильная штука.

Я лишь коротко кивнул и потянулся к прозрачному пакетику.

— Съем целую, не люблю смешивать.

— Уверен? Просто она не так давно на рынке появилась…

Я выхватил зиплок у Аиста, достал таблетку и засунул в рот.

— Плевать! Скажи только, как называется.

Аист расплылся в акульей улыбке. Казалось, что слившиеся в единую желтизну зубы вытекут из ротовой полости, как камамбер.

— Истина, — ответил он.

Нити озноба заматывают меня в кокон. Я кричу, но на внутренних стенках горла вздуваются брызжущие шершнями гнойники. В моих лингвосточных трубах словно проделали брешь, и я не могу вымолвить ничего, кроме суетливого невнятного бреда. Мир меняется, я перестаю различать цвета предметов вокруг меня. Я забываю их названия, их предназначение и функции.

Я тону в море осмысленной бессмысленности, равноценность затапливает костяную раковину. Гобелен мироздания рвется и сшивается заново, слякотными мокрицами ползая по вискам. Я парю над своим телом, лечу куда-то вверх, а затем падаю в черную бездну посреди огромного радужного зрачка, и это болото вездесуще раздирает меня по вселенной, каждой частицей заставляя ощущать боль…

— Ты как? — Щеки покрылись чешуей шершавого багрянца. Я поднимаю кожистые ставни под кустистыми крышами и вижу Аиста.

— Нормально, — проговариваю извивающейся плотью внутри головы.

Аист облегченно выпускает воздух.

— Тебя сильно трясло, я думал ты умираешь.

— Видимо, так оно и было.

Голова пуста. Тело лишь прозрачный фильтр, прогоняющий через себя время. Муравьями ползут по коже секунды, озираясь и рыча, пробегают минуты-шакалы, часы гексагонами на черепашьем панцире плывут мимо. А там наверху, где века в образе аистов шагают по топям тысяч жизней, кричит орел, и жадно раскрывает клюв, питаясь сознанием с пышного куста бытия.

— Ну, какие ощущения? — спрашивает Марабу. Перьев клочья снисходят на землю. С языка птичьего словам его внемлю.

— Аист, — выговариваю я через силу. Меня тошнит, мысли вплетаются в речь. С трудом заглушаю их, чтобы разобраться во всем самому. — Да вроде, почему я пока ничего назвал его особенного Марабу.?

В унисон со мной звучат железные проповеди. Сила проникает в меня, внушает чему-то за моей спиной потеряться. Путает, расставляет сети, прячет что-то очень важное в тенетах слов и знаков. Послание, зашифрованное в крови, необъяснимое алфавитом…

— Иногда ты такая сука, но я все равно люблю тебя!

Стальной монотонный глас прерывается ударом по столу. Глаза Серого налились красным, вещества с эмоцией ненависти разогнались по крови. Ева приживается к нему, и шепчет ту же ложь, что и Серый. Будто вещь разговаривает с хозяином и искоса смотрит в мою сторону. В этом взгляде больше искренности, чем во всех речах, что она говорила своему парню.

Он возжелал ее и не препятствовал его желанию всевышний, ибо сам он, нарушив заповедь, сотворил себе кумира и из корыстных целей пустил его в райские сады.