Искупление

Глава VIII

  Владимир задумался. Он понимал – Анне очень тяжело оставаться там, где произошла трагедия, едва не стоившая ей жизни. В Двугорском, окруженная близкими людьми, она быстрее оправится от потрясения и сможет начать все заново. К тому же в имении начинаются весенние заботы: пахота, сев, огороды, и хотя Савелий Никодимович блестяще справляется со своими обязанностями, хозяйский догляд все равно нужен.
- Я вовсе не против этого, Анна, - мягко ответил Корф, - Единственное, что меня тревожит, это состояние Вашего здоровья. Сможете ли Вы выдержать дорогу до Двугорского?
- Не беспокойтесь, Владимир Иванович, - голос Анны звучал непривычно глухо, - я достаточно окрепла для переезда, уверяю – со мной ничего не случится.
- В таком случае поедем, как только Вы будете готовы, - Владимир шагнул к двери, - но я советую Вам хорошо подумать.
Анна согласно кивнула, и барон покинул спальню.
  Через два дня после разговора возле парадного подъезда особняка Корфов стояла дорожная карета, к задку которой слуги прикрепляли сундуки. Когда все было готово, Анна, поддерживаемая Дуняшей, села в экипаж и поставила на колени корзинку со спящим в ней Лучиком. С того времени, как барон подарил ей котенка, она практически с ним не расставалась. Дуняша тоже ехала вместе с хозяйкой, а Корф тесному пространству экипажа и тряской дороге предпочел поездку верхом. Ему просто необходимо побыть в одиночестве, чтобы еще раз обдумать случившееся.
  Владимир прекрасно понимал: несмотря на то, что Анне удалось выжить, интерес к жизни в ней так и не проснулся. Она по-прежнему была замкнутой, молчаливо-отстраненной, почти не разговаривала, ограничиваясь кратким «да» или «нет». И все же барон не терял надежды на то, что возвращение в поместье возродит Анну. Родной дом, детские воспоминания, забота Варвары должны были сделать свое дело.
  В раздумьях дорога прошла незаметно, и ближе к вечеру колеса кареты зашуршали по гравию, которым были усыпаны подъездные дорожки к дому. Увидев экипаж, на крыльцо вышел Савелий Никодимович, а за его спиной виднелась массивная фигура кухарки Корфов.
  Спрыгнув с лошади, барон кивком приветствовал управляющего, открыл дверцу кареты, помог выйти Анне и, взяв под руку, повел ее к особняку.
  Савелий Никодимович, ничего не знающий о воспитаннице покойного барона, с удивлением смотрел на незнакомую даму одетую в траур, а глаза Варвары были полны боли и недоумения. Поднявшись по ступенькам, Анна подошла к ней и тихо сказала:
- Вот я и вернулась, Варечка.
- Горемычная ты моя! – заголосила кухарка, прижимая свою любимицу к необъятной груди. – Что с тобой приключилося, голубка?!
- После, после поговорите, Варя, - остановил причитания Корф. – Анна устала пока доехали, ей отдохнуть надобно. Ты лучше о ней позаботься, – Владимир кивнул в сторону Дуняши, несущей корзинку с Лучиком. - Савелий Никодимович, - обратился он у управляющему, – велите приготовить комнату Анны, слуги знают какую. И Дуняше тоже жилье подберите. Думаю, комната, в которой жила Полина, вполне подойдет.
  Повинуясь властному голосу хозяина, все сразу засуетились: управляющий пошел распоряжаться, дворня разошлась по своим делам, а Варвара, окинув Дуняшу внимательным взглядом, сказала:
- Пойдем, девка, накормлю тебя. С дороги-то, чай, голодная.
К ночи в особняке все успокоилось: Анна поднялась к себе, Дуняша ушла обживать свою комнату, даже Лучик нашел себе пристанище и, налакавшись молока, довольно мурлыкал, лежа на лавке в Варвариных владениях.
  Дом постепенно затихал, погружаясь в сон, не спал только хозяин, сидевший возле камина в кабинете. Отрешенно наблюдая за пляшущими языками пламени, Владимир вновь и вновь мысленно возвращался в прошлое, когда был жив отец, они с Анной были детьми и ему даже в голову не приходило видеть различие между ними. Маленькая девочка с наивно распахнутыми глазищами всегда была рядом, во всех детских забавах и шалостях, а он защищал ее от любой напасти: будь то огромная собака или злобные выходки Полины. И сердце всякий раз замирало, стоило ему встретить ее взгляд, полный обожания. Она была частью жизни, семьи, частью его самого, и как же невыносимо тяжело было узнать, что это всего лишь крепостная. Очень долго он пытался вытравить из себя чувство привязанности к этой малышке. Так долго, что уже сам почти поверил в свою ненависть.     Только смерть отца и последовавшие за ней события заставили его взглянуть на все со стороны. Владимир вдруг увидел себя в снобизме Забалуева, в жестокости Марии Алексеевны, в надменности княгини Репниной. Ведь их бездушное высокомерие было присуще и ему, он так же, как и многие из бомонда, не видел ничего человеческого в крепостных, до тех пор пока столкнувшись с подлостью и низостью «уважаемых людей» не понял – благородство не в громком титуле и веренице знатных предков, а в сердце и поступках человека.
  Перед мысленным взором снова возникли Варвара, Никита, Григорий, не предавшие его в трудный час. Мишель, не побоявшийся жениться на крепостной. Натали, сочувствующая Анне вопреки воле родителей. Слишком поздно он осознал свою ошибку, и хотя готов сделать что угодно, исправить произошедшее нельзя. Остается надеяться на спасительное время, которое лечит самые тяжелые раны.
  На следующее утро после завтрака барон прошел на кухню, чтобы оставить распоряжения насчет обеда. Войдя в царство своей кухарки, он увидел, как она вытирает слезы, сидя в углу на сундуке. Поняв – разговор с Анной, скорее всего, состоялся, он присел рядом с женщиной и спросил:
- Поговорили, Варя?
- Поговорили, барин, - Варвара отерла глаза тыльной стороной ладони. – Ох, горюшко-горе! Даже не знаю, как помочь голубке нашей. Виданное ли дело - такое пережить. Врагу не пожелаешь.
- Утешь ее, поддержи, чем можешь, - Владимир просительно смотрел на свою бывшую няньку. – Нельзя так убиваться, жизнь ведь продолжается.
- Дык разве это жизнь, - кухарка махнула рукой. – Уж кому-кому, а мне это хорошо ведомо. Я ведь, как Аннушка, даже года со своим Васенькой не прожила – утоп он. А опосля его сынок наш от младенческой помер, и осталась я одна-одинешенька. Чуть умом не тронулась. Хорошо матушка Ваша, Царствие ей Небесное, взяла меня в дом. Сначала я за Вами присматривала, потом Аннушка появилась, так и ожила. А чем горемыке нашей помочь – ума не приложу. Будь у нее хотя бы ребенок…
- Что же делать? – Корф был растерян и потрясен печальной историей жизни Варвары. – Неужели Анне ничем нельзя помочь?
- Бог милостив, барин, - вздохнула добрая женщина, – авось все образуется. Не век же ей слезы лить, придет в себя потихоньку. Человек он все вынести может. Главное сейчас одну ее не оставлять, от дум тяжких уберечь.
  Понимая правоту Варвары, барон согласно кивнул, но покоя на душе не было. Зная Анну почти с рождения, он сильно сомневался, что ей в скором времени удастся прийти в себя, слишком глубоки были душевные раны.
  Последующие дни только подтвердили его опасения - время шло, а в поведении Анны ничего не менялось. Она практически не покидала комнаты, спускаясь только на кухню и в часовню, где проводила за молитвой не один час. Почти ни с кем не разговаривала, только с Варварой и Дуняшей.    От прежней юной красавицы ничего не осталось: глаза потеряли свой блеск, волосы казались тусклыми и безжизненными, бледные губы были едва заметны на лице. Анна словно потухла, выгорев дотла, она больше ни к чему не стремилась и ничего не хотела. Жила, потому что жизнь продолжалась, не испытывая от нее никакой радости.
  Когда наступило лето, она стала уходить в беседку, стоявшую над обрывом у реки, и подолгу сидела там, читая письма Михаила, которые он присылал ей с Кавказа. С этими листками, исписанными крупным почерком, она не расставалась никогда, и всякий раз, перечитывая, «полночи умывалась слезами», по выражению Дуняши.
  Не решаясь на откровенный разговор с Анной, Владимир надеялся на помощь Варвары и отца Георгия, которого просил побеседовать с воспитанницей покойного батюшки. Но ни увещевания мудрой няньки, ни душеспасительные беседы священника результатов не приносили.
  Сам барон погрузился в хозяйственные дела: летняя страда была в самом разгаре, к тому же Савелий Никодимович предложил ему выкупить переданное в казну поместье Забалуева. Он уверял барона – при должном управлении поместье даст неплохой доход, а это сделает Корфа одним из самых богатых помещиков уезда.
Однако Владимира гнали из дома не только заботы о доходах. С каждым днем становилось все ясней – он любит вдову своего друга, как бы ни пытался отрицать это чувство. Пора было признаться себе: это та женщина, которую он хотел видеть рядом с собой всю жизнь, делить с ней горе и радость, воспитывать детей, дожить бок о бок до глубокой старости. Жаль осознание этого пришло слишком поздно. Он сам сжег хлипкие мостики взаимной привязанности, когда устроил этот фарс с танцем, и теперь вряд ли у него появится шанс завоевать сердце Анны. Она не простит ему выходок, разрушивших ее жизнь.
  С головой уйдя в дела, Владимир старался не вспоминать о той, что лишила сна и покоя, только иногда, глядя на поле, где цвел лен или колосилась рожь, с тоской думал о тщетности своих стараний. Зачем ему земли и доходы, если передать их все равно некому. И хотя любая из дворянских семей, где есть дочери-невесты, с радостью приняла бы его предложение, жениться Корф не собирался.     Мысль о чужой женщине в доме раздражала его до зубовного скрежета. Только Анну Владимир видел здесь хозяйкой и никого больше. Печальная, несбыточная мечта.
  Однажды, возвращаясь домой уже в темноте, барон услышал плач, доносящийся из беседки. Спешившись, он неслышно подошел и увидел, как Анна, положив голову на руки, безутешно рыдает. Ему до одури захотелось обнять ее, прижать к себе, успокоить. Но сдерживая порыв, он только прикоснулся к ее плечу и прошептал «Анечка». В ответ послышалось тихое «Миша», и подняв голову Анна встретилась взглядом с Корфом. За мгновение надежда в ее глазах сменилась таким разочарованием, что у Владимира заныло сердце. Пробормотав:
- Извините, Владимир Иванович, - она быстро поднялась и почти бегом направилась к дому.
После этого случая барон стал отлучаться из дома все чаще. Ему казалось – Анне неприятно даже его присутствие рядом, поэтому Корф стал избегать ее общества, стараясь лишний раз не видеться с ней.