Искусство маскировки

Куда ни глянь – а как-будто и нет никого вовсе. Все стараются исчезнуть, слиться воедино с окружающим миром, словно сова в дупле дерева, словно заяц-беляк под заснеженным кустом, словно жук-палочник на высохшей ветке. Адаптируются под обстановку и всё: "Меня нет. Я в домике". Всё исчезает под натиском общественного мнения: понятия, чувства, эмоции – как ненужную мякоть выдавливает прессом, оставляя лишь пустую оболочку, чтобы набить ее как куклу тряпичную своим, особым материалом. Вроде и был только что кто-то рядом, намекал на несправедливость в глобальном ее проявлении, вроде и помочь тебе рад, не в силах больше терпеть тотальный беспредел, а потом раз – и нет его... Закрылся непроницаемой маской равнодушия, спрятав от греха подальше речи свои гневные: попутал, мол, ошибся – человеку ведь свойственно ошибаться.

Кто-то не выдерживает – проступает доселе спрятанная сущность, словно выпрямляя затекшие конечности проявляются истинные ценности, от общепринятых норм отличные и вот уже человек предстает пред нами не таким уж и черствым, не таким лицемерным, как казалось. Выпрямится он и начнет рубить правду-матку, размахивая саблей правоты направо и налево, не щадя никого. А потом вдруг оглядится он вокруг, оценит, что творится, да на чьей стороне сила и снова исчезнет, прикрываясь продажной философией, пытаясь доказать правоту своих помыслов. Дай Бог, если из ста таких, от лживого сна пробудившихся, хотя бы каждый двадцатый не захочет возвращаться в прежнее обличье, тогда не все ещё потеряно. Да только боязно им, что не примет их общество, их же и порицавшее и нет-нет, да и постучатся обратно в двери, словно сыновья блудные, прося приюта и отрекаясь навсегда от дум прежних.

Маленький мальчик, лет, наверное, шести-семи от роду, держась за папину крепкую руку, неторопливой походкой шествовал в сторону школы. Их путь проходил мимо одной новой высотки, на ступенях которой две взрослые особи говорили на повышенных тонах. Ну как говорили... Один, тот, что повыше и покрепче, пользуясь этими, скорее всего единственными, преимуществами, выливал нескончаемые потоки крепкой, отборной грязи на непокрытую голову своего собеседника. Собеседник молчал. Он съежился, уменьшился до неимоверных размеров, подвергнув свой разум Архимедову закону, позволяя выдавливать его под действием погруженной грязи.

– Папа, а почему тот большой дядя кричит на маленького?

– Потому что маленький не прав.

– Но почему? Что он сделал такого?

– Не важно, сынок.

– Но, папа, а вдруг ему нужна помощь?

– Это не наше дело, сынок. Просто сделаем вид, что нас здесь нет. Помнишь, мы на картинке листохвостого геккона видели, как он мастерски меняет свою внешность, в зависимости от окружающей обстановки. Вот и нам так нужно. Понимаешь? У нас своих дел полно, нечего на других отвлекаться…

Маленькое, съежившееся существо становилось все меньше, все легче, пока вдруг, преодолев силу притяжения, отбросив все, что могло его удерживать: волю, характер, силу, поднялось над землей и понеслось, грязному потоку подчиняемо. И уже не страшно вовсе, и грязь, впитавшись достаточно, лишь способствует легкому скольжению. Существо уже не сопротивляется, принимает нужную форму, адаптируясь под требования. Впитавшаяся грязь проникает во все уголки уже безвольного тела, вытесняя остатки доброго и разумного. Нет больше прежнего человека.

Всё.

«В белом лесу

Никто

Никого

Не нашёл. »

Егор Летов, «Мимикрия»

4 декабря 1984