Испорченная занавеска

1

- Лиля, развяжи меня скорей, Лилечка, - шепотом, чтобы не разбудить спящих в тихий час девочек восьмилетняя «лежачая» Валя попросила единственную в их палате «ходячую» Лилю.

 Добрая худенькая Лиля в туго стянутом на талии байковом больничном халатике с готовностью полезла под Валину кровать, чтобы развязать под ней длинные полотняные тесемки. Потерявшие всякое терпение медсестры и санитарки именно под кроватью привязывали непослушную Валю к ее гипсовой «кроватке». Привязывать ее, как других детей, за  перила на железной больничной койке было бессмысленно – туда доставали Валины руки, и она при каждом удобном случае эти тесемки развязывала,  выбираясь на свободу.

 Свобода была весьма относительной: девочка не имела  возможности даже слезть с высокой кровати из-за риска быть застигнутой на «месте преступления». Ведь взрослые заглядывали в палату без стука и в самый неожиданный момент.

 Но все же это была свобода! Свобода двигаться! Только тот, кто лишен этого, способен понять, какое это счастье – движение!

Когда Вале было только четыре года, она упала в глубокий подвал, провалившись сквозь  прогнившую крышу. Сверху на девочку падали доски, черепица, тяжелые куски глины и повредили  ее еще  неокрепший позвоночник. С тех пор исподволь подкрадываясь, медленно развивалась болезнь, Валю часто клали в больницу. Именно в больнице, девочка поняла, что в месяце четыре недели, а в неделе – одно воскресенье, когда  выходной день у мамы и она может навестить свою дочку.

 Но в больнице больше месяца не держали, а выписавшись, Валя обретала полную свободу. Не обращая внимания на боль в пояснице, она занималась с подружками популярной в то время акробатикой, легко становилась на «мостик», на «шпагат» и даже  балетный кружок несколько месяцев посещала.

 Вела кружок случайно вышедшая замуж в этот южный городок красавица-балерина. Однажды она похвалила Валю, сказала, что у нее необыкновенные способности.

 До тех пор девочке больше всего в балетной школе нравились не сами занятия, а то, что в стеклянную дверь балетного класса заглядывают мальчишки и видят, как она хороша  в накрахмаленной новогодней «снежинке», заменяющей балетную пачку, какие ровненькие у нее ножки и как отлично она работает у станка. Но после похвалы преподавателя Валя всерьез стала мечтать о карьере балерины, настаивала, чтобы мама отвезла ее в балетное училище, и ей было невдомек, что с такой травмой позвоночника мечты эти были несбыточны.

 Беду свою девочка не осознавала, к боли не прислушивалась, каталась на санках, купалась в реке, взбиралась на вековые дубы в старом парке и огорчалась, если ей снова делали рентгеновские снимки и клали в больницу.

А в 1957 году мама привезла Валю в ставропольский костно-туберкулезный детский санаторий, с большим трудом добившись направления у известного  профессора, максимальным покоем  лечившего туберкулез кости у детей.

Валя не могла смириться с тем, что ей придется в неподвижной скованности провести здесь годы и годы, как всем девочкам из ее палаты,  и мальчикам из соседней. Большинству из них была уготована участь пролежавших до восемнадцати лет и выросших здесь в полной неподвижности девушек и парней, заполнивших это высокое, хоть и одноэтажное здание с колоннами, казавшееся  тогда маленькой Вале огромным.

С самого первого дня в санатории лежала Валя на спине. Лежа ела и пила, лежа писала и читала, обучаясь во втором классе. Это было нетрудно. Трудно и унизительно было каждый раз просить судно, когда захочешь в туалет. Ведь Валя могла ходить, могла бы даже сбегать  в туалет во дворе, но кто ее туда пустит?

- Лежи, голубушка, не двигайся. Нечего стесняться, здесь все такие. Захочешь в туалет – позови, - учила Валю добрая санитарочка, видя ее смущение.

Лежала Валя, тоскуя по дому, по маме, по любимой бабушке, но до щемящего чувства одиночества, свойственного подросткам, она еще не доросла.

Девочке пока хватало общения с первой своей куклой, старенькой и мягкой. Целлулоидная голова, пришитая к туловищу куклы, часто отрывалась, и Валя с удовольствием «лечила» ее, безголовую, делая уколы в мягкую тряпичную попку, пока сжалившиеся взрослые заново не пришивали многострадальной кукле не обремененную мыслями часть ее тела.

Вале было интересно наедине с собой, интересно всегда, и эта ее особенность очень раздражала девочек в палате, поэтому они со свойственной детям жестокостью третировали ее, обзывали, дразнили, объявляли бойкот и даже били. Все кровати имели  большие вертящиеся колеса на резиновом ходу, на них детей возили на процедуры, купание и по другим надобностям, поэтому старшим девочкам достаточно было заставить «ходячих» подвезти к себе Валину кровать с накрепко привязанной к ней девочкой и отколотить ее в свое удовольствие.

 Жаловаться было бесполезно. Медперсонал не разбирал детских конфликтов и не защищал слабых – учреждение значилось лечебным, а не воспитательным. Вместо защиты и помощи, жалуясь, только ябедой прослывешь, зато Валя была уверена,  что и девочки не выдадут взрослым ее проказы.

А еще у Вали появилась тайная, ни разу не обманувшая ее примета: после всех истязаний, бойкотов и травли, обязательно случалось что-то радостное. Радость принадлежала ей одной, но при этом Валя сразу переставала быть изгоем, соседки «вспоминали», как ее зовут, «заигрывали» и «подлизывались» к ней.