История четырех гвоздик

– Бабуль, я тебе тут принесла хурмы и мандаринов, – Аня вытаскивала из пакета оранжевые фрукты и складывала сразу в раковину, чтобы помыть. Бабушка ведь все равно забудет – память постоянно подводила её, и внучка очень переживала за девяносто трёх летнюю старушку. – Ты сегодня кушала? Что ты ела на обед?

– Я? – нелепо переспросила Марья Никитична, будто на кухне кроме неё Аня могла обращаться ещё к кому-то. – Ела, кажется, макароны.

– Понятно, – внучка уже сама влезла в холодильник и увидела, что еда на месте. Аня вздохнула и достала контейнер. – Значит, будем есть. И я сегодня переночую у тебя.

– Анечка, что я тебе сейчас расскажу! – старушка встала и в самодельных тапочках из толстого войлока с шарканьем вышла из кухни.

Впрочем, Аня уже знала, что ей покажет и расскажет бабушка: их с дедушкой фотографии, снимки её отца и истории, связанные с воспоминаниями. Марья Никитична, похоже, помнила только то, что было запечатлено на кадрах, остальное её память тут же стирала. Аня заглянула в коробочку с лекарствами. Конечно, всё на месте. Бабушка хуже маленького ребенка. Несмотря на возраст, она могла обходиться сама – старушка целыми днями шила, вязала, но забывала поесть и какой сегодня день.

– Вот, как сейчас помню этот снимок, – Марья Никитична достала из коробки маленькую, пожелтевшую фотокарточку, где она стояла с молодым мужчиной. – Мы уговорились встретиться в парке, а Костя опаздывал. А потом смотрю! Бежит, с цветами, – бабушка прослезилась. – Пять красных гвоздик, и пока бежал, одна из них сломалась, он поломанную заложил себе за ухо. Какой же он был красивый! – старушка провела сухим морщинистым пальцем по изображению мужчины на фотографии.

На снимке у дедушки и вправду из-за уха торчал цветок, а у Марьи Никитичны рядом с ним в руке были три гвоздики.

– А четвёртую, целую он подарил мороженщице.

Аня вздохнула. Эту историю она слышала уже не впервой, и бабушка снова плачет. В таком возрастом и с больным сердцем ей никак нельзя волноваться.

– Бабуль, покушай! – настаивала внучка, глядя на расстроенную Марью Никитичну. Еда на тарелке остывала, пока старушка пустым взглядом смотрела на фотографии и откладывала в сторону – она уже почти ничего не помнила.

– А вот весточка, от Костика! – старая женщина словно и не слышала Аню, и найдя письмо, которое она вспомнила, сразу оживилась. – Он с фронта нам писал, Васеньке три года было, когда нас эвакуировали за Урал. Письма так долго шли, – она вздохнула и засопела носом, по щеке, испещренной глубокими морщинами покатилась слеза. – Последнее его послание.

Старушка утерла ладонью слезы. Аня молчала. Дедушка погиб в войну, но бабушка, похоже, с этим никогда не смирится. Старая женщина тем временем осторожно сложила потертое письмо в конверт. Аня заметила, как у той затряслись руки.

– Бабуль, поешь, и нужно пить лекарства, – мягко, но настойчиво проговорила внучка, и отобрала у Марьи Никитичны коробку.

Обреченно вздохнув, старушка взяла в руки вилку и тут же выронила ее, из глаз полились ручейками слезы:

– Васенька нас оставил! – вдруг вспомнила бабушка и закрыла лицо ладонями.

Аня опять протяжно выдохнула, ее отец умер семь лет назад – это сильно подкосило и без того хрупкое здоровье старой женщины. «Лучше бы и не вспоминала», – Аня очень любила бабушку, но видела, как обрывочные воспоминания ежедневно вытягивают из нее последние силы и нарушают душевное равновесие.

– Бабуль, ну хватит тебе! – Аня положила ладонь на плечо старушки. – Зачем ты каждый раз смотришь фотографии и читаешь эти письма? В них же одна боль для тебя! – Аня с грустью глядела на бабушкино лицо. Морщинистое, сухое, заплаканные, красные глаза, и скорбь – столько боли в этом взгляде. У внучки сжалось сердце. – Бабуль, родная, не смотри ты эти фотографии. Все было слишком давно, а ты столько лет живешь воспоминаниями и скорбишь по ним.

– Сейчас платок возьму, – Марья Никитична, всхлипывая, поплелась в комнату.

Аня потирала лоб и виски в раздумьях, как избавить родного человека от страданий. Из открытой коробки, лежащей на коленях, на нее смотрел шестилетний отец. Это был какой-то утренник, первый год после окончания войны. Еще пару лет назад бабушка это помнила, а сейчас иногда забывает, что у нее был сын. А о смерти его вспоминает, лишь глядя на эти старые фотографии.

Аня несколько раз пыталась спрятать, незаметно вынести коробку из дома, но бабушка всегда замечала объёмную ношу в руках внучки и не позволяла забрать фотографии.

Аня оглядела кухню, думая куда бы подальше спрятать коробку, чтобы бабушка забыла о ней, и снимки больше не попадались на глаза и не теребили душу. Внучка быстро открывала ящики, но нигде не было места для объемной картонной коробки – она слишком заметная. Аня не придумала ничего разумнее, чем бросить ее в окно кухни, которое выходило в палисадник частного дома, с мыслью, что утром заберет с улицы и отнесет к себе. Быстро закрыв окно, села на стул как ни в чем не бывало.

Бабушка вернулась и, громко высморкавшись, растерянным взглядом осмотрела кухню.

– Кушай, остывает же! – напомнила Аня и положила перед старушкой фрукт. – Ты еще собиралась съесть хурминку, ты ее очень любишь.

– Я люблю хурму?! – удивилась бабушка, и молчаливо начала есть, но рядом с тарелкой заметила пожелтевшую карточку. Она достала ее и долго всматривалась. – Аня, а я рассказывала тебе про эту фотографию? Костя тогда сильно опоздал…

Внучка поджала губы и равнодушно слушала, пока бабушка ела и в очередной раз поведала ей историю четырех гвоздик.

Накормив старушку, Аня дала родственнице все лекарства и со спокойной душой отправилась спать.

•••
Утром она заглянула к спящей бабушке – та была бледнее обычного. Она спала так умиротворенно, лежа на спине и сложив руки на груди.

– Бабуль, доброе утро! – распахивая шторы, бодро проговорила внучка. – Пора вставать!

Но старая женщина не пошевелилась. Аня присела рядом и осторожно коснулась руки – та была холодной. Внучка наклонилась над бабушкой – и не услышала дыхания. Аню затрясло, а к горлу подступил ком. Она знала, что это когда-нибудь произойдет, но все равно смерть настигла слишком неожиданно. Внучка взяла в руки бабушкину ладонь и заметила в той пожелтевшую фотокарточку. Марья Никитична словно прижимала снимок к груди и не хотела с ним расставаться.

Из глаз Ани сами собой потекли слезы, она лишь тихо проговорила:

– Бабуль, прости.

Не помня себя, внучка вышла на улицу и стала подбирать трясущимися руками рассыпанные по земле фотографии и складывать их назад в коробку. Крупные слёзы капали на старые пожелтевшие снимки, а Аня бесконечно шептала: «Прости, бабуль, прости...»