История другой женщины

История другой женщины

- Принцесса, - говорит он шепотом.

- Игрушка, - замечает она в ответ. И обнимает так, что между ними не остается зазора. Кожа к коже, ничего лишнего, даже воздуха.

У них всё неправильно, всё где-то у грани, непонятно только, шаг до или уже за ней.
Он ее, наверное, любит, только не признается. Ни ей, ни самому себе. По крайней мере, не вслух.
А она смотрит на него и не может насмотреться.

Вот эта его рубашка в дурацкую клетку, и волосы, такие короткие, что в них сложно запустить пальцы. И руки его, кое-где огрубевшие, но такие горячие, такие крепкие. И то, как он движется, легко, перетекает из одного метра в другой своей мягкой походкой. Танцевал когда-то, она помнит каждый его рассказ, каждое упоминание. И улыбка его, такая теплая, лишь приподнятый уголок губ или звонкий смех, всегда греет, всегда радует.

И всего этого она так желает, так горячо просит. И всё это ей не принадлежит.

Она где-то сложнее, где-то мягче, ищет компромиссы, плетет интриги, хранит тайны. А он - само спокойствие, твердое плечо и воплощение мужчины, о котором она всегда мечтала.

Но он женат, бесповоротно и окончательно, и окольцован, и на цепь посажен, ведущую к дому. У него красивая жена и новое будущее в новой стране, где кроме них – никого. Так что он никуда не уйдет и ничего не изменит.

- Как думаешь, а можно любить двух людей одновременно? - он шепнет ей на ухо так тихо, что она скорее догадается, чем услышит.

- Смотря что называть любовью, - она усмехнется, вместо того, что бы горько вздохнуть.

И она всегда немного несчастна, ведь он может дать ей так мало. Она не позвонит ему среди ночи, а он не приедет, даже если бы позвонила. Не подарит цветы, не пойдет с ней гулять в парк или пить кофе. Она не приготовит ему ужин, а он не пожалуется «пересолила». Он не поцелует ее прилюдно, не возьмет за руку, не покажется с ней там, где их могут узнать.

Но вместо "будь здорова" он закроет окно, пожелает удачи и «ни пуха» перед чем-то важным, заварит ей чаю, похвалит, поздравит, спросит как она после зубного, пошутит, посмотрит на нее, проходя мимо, подмигнёт и ухмыльнётся. И у нее есть две секунды, пока он будет в поле зрения. Целых две потрясающие секунды, пока он смотрит только на нее. А потом он переведет взгляд и в три шага доберется до своего стола.

. . .

Все развивалось долго, постепенно, сплеталось паутинкой в толстую красную нить. Они дружили, потому что так случилось, просто взгянули друг на друга в первый раз и стало понятно, что очень похожи.

Она носила ему конфеты, пекла печенье, тренировала английский. Он улыбался, двигал для нее столы, подключал проводки и опасался к ней прикасаться. И она тоже опасалась, пряча руки, вдыхая поглубже, провожая взглядом его крепкий затылок. Но никто, ни одна живая душа не знала, что он несвободен. И кольцо не сковывало его безымянный палец.

Каждый раз она боялась просить о помощи, обмирала, застывала, пока он, мягко задевая ее плечом, что-то чинил и что-то рассказывал. На самом деле не важно что, с ним оно все равно превращалось в
"что-то". А она смотрела на него, затаив дыхание, незаметно двигалась ближе, что бы чувствовать тепло, мешая восторг с ужасом "нельзя, нельзя, не смотри, не трогай".
Но однажды, после нескольких стопок в честь зимнего праздника, она все же осмеливается его обнять.

Он скажет «ты так горячо дышишь мне в шею», прошепчет «обжигаешь», ухмыльнётся «прямо как на школьной дискотеке». И она смутится, опуская руки, но в этот момент он обнимет ее в ответ. И это сулящее покой объятие станет началом конца.

Она будет обнимать его как только представится повод. На любой праздник, как знак предстоящей разлуки или приветствие после прошедшей. В ответ он будет прижимать ее крепко, с удовольствием, вызывая дрожь и подозрение. И все станет для него совершенно ясно,когда она, промахнувшись, поцелует его в висок.

Он метит её, оставляет следы, отпечатки и пятна. Она и рада бы носить на себе его клеймо, но никто из них не принадлежит друг другу. Она красива и свободна, и это ее рок, её темная карма или кара за ошибки каких-то прошлых жизней. У нее молочно-белые бёдра, на них так легко проявляются отпечатки его шершавых пальцев. Он целует ее, царапает, хватает крепко и больно, но для нее это просто замечательно, ведь это всего лишь доказательство его голода и тоски.

Когда в первый раз он признается, что женат, она потеряет голос, и звук, и цвет. Забудет его имя, и своё. Только что-то менять окажется поздно, из преграды на ней только шелк белья, а он тянет его на себя, и каждый его поцелуй говорит "прости", и она рыдает, и она сдается.

Так она станет другой женщиной.

Она будет ругать себя, корить, называть шлюхой, но каждый раз выменивать свои принципы на его объятие. И смирится. И пообещает себе хранить абсурдную верность, пока кто-нибудь другой не заставит ее обернуться вслед.
А он изменяет ей, и изменяет с ней. И в этом есть что-то удушающее. Он говорит ей «так нельзя», но, в ответ на «пожалуйста, остановись, давай закончим всё это», шепчет «не могу».

. . .

- Тебе очень идёт зеленый. Носи почаще, - он улыбнётся, когда она застынет посреди офиса с чайником в руке. Он нечасто говорит комплименты, когда вокруг люди, так что каждое слово она ловит с жадной радостью. Всю неделю она будет искать идеальное белье глубокого зеленого цвета, на которое он посмотрит секунд пять, а потом нетерпеливо дернет непослушные крючки.

- Почаще, да, зеленый, - он шепчет несвязно, бессмысленно, пока она становится на колени и тянется к ремню его джинсов.

. . .

- Я тебя люблю. Я тебя так люблю, - шепчет она зеркалу. Представляет, как это будет звучать. Как он нахмурится, потом расстроится, обнимет ее и скажет, что пора прекратить это безумие. Потому что у него жена, они совсем одни в этом городе и этой стране, и «мы ответственны за тех, кого приручили». А она такая дрянь, такая слабая и глупая, что не устояла.