Иван Иванович Темнов

Иван Иванович Темнов

Глава 1.

«Ступив на этот путь»

Иван Иванович, двадцати трех лет отроду, вышел в дряхлый, сгнивший подъезд. Он втянул носом этот никогда не родной запах, насладился им в последний раз и закрыл квартиру на ключ. Его хотелось где-нибудь потерять, или вовсе целенаправленно бросить туда, где никто не найдет. Никогда.

— И нужен ты мне, — сказал Темнов ключу. — Я даже не могу вспомнить, какой ты по счету — третий, или, может быть, четвертый?

Но ключ молчал. Он был неприметен и еле помещался на ладони. Иван взял его в кулак и отправился туда, куда глаза глядят: на звук гудков локомотива. Сегодня они разошлись, и весь вечер гудели, гудели, как если бы были они китами, что поют песни в толще океанов. Темнову хотелось бы знать, о чем же говорят локомотивы. О том, сколько одни рельс повидали или о том, как сладко им будет в депо, в своем железнодорожном доме для всех, кто отбил моторесурс, как старики, брошенные детьми?

— Хотя, будь я локомотивом, — все также Темнов говорил ключу, — я бы всю жизнь то и делал, что колесил. И колесил бесконечно, пока мои ведущие колеса не сотрутся, пока моя сталь не рассыпется и не исчезнет. К чему гнить железкой? Вот ты, ключ, самый обычный, самый рядовой — как бы тебе хотелось жить?

Ключ гордо хранил молчание и лишь деловито существовал просто потому, что мог. Правда, и в его жизни пропал всякий смысл: им больше не откроется дверь, и он больше не откроет ни одну из них. Смысл, заложенный в него, сгорел также моментально, как сгорает глупый мотылёк, что отчаянно влетел только что в столб света. Иван стоял под ним, сжимая ключ, и думал: а чем его жизнь отличается от жизни ключа или жизни мотылька, такой же скоротечной и бессмысленной, только этого захочет кто-то, кто есть выше тебя? Темнов в последний раз сжал ключ в руке, замахнулся и бросил его в темноту.
Теперь он, Темнов, один.

***

До железной дороги оставалось совсем немного, и полная Луна одиноко повисла в небе, белоснежным светом освещая путь, по которому шел Иван Иванович. Ни одна из туч не посмела заявить своих прав на пространство, на целое небо, которое Белая Госпожа взяла в свои длинные объятия. Черное ночное полотно танцевало с ней тот единственный вальс, который каждому дается раз в своей жизни, в самый важный и ответственный момент. Темнов смотрел, как по штуке раз в четыре секунды загораются звезды, одна за другой, идущие друг за другом вслед, наперегонки.

— Как странно, и сколько вас — беспечных? Сколько родилось, и сколько померло, и сколько еще умрет, вновь и вновь… — были слова Ивана, обращенные Никому. Никому и молчало, делая вид, что его не существует. — И люди, как звезды, все также горят, горят ярко, несбыточно, невозможно. И как странно — все мы состоим из вас, а вы — из нас, в той или иной степени. И что же? Где мой Отец, в какой он сейчас галактике, какой звездой он стал, перерождаясь раз за разом? И кто моя Мать, спрятавшись среди вас, бесчисленных, невозмутимых?

Звезды не говорили, лишь блестели, наблюдая за идущим Темновым, что с каждым шагом становился ближе к забвению, спокойному, умиротворенному, смелому. Они были зрителями двух самых удивительных вещей: как небо заигрывает с Луной и как человек, однажды наделенный жизнью, шел её лишаться, не ощущая ничего, что могло бы его уберечь. Да и стоило ли? Стоило ли браться, хвататься и драться за тот чрезвычайно короткий промежуток, что все защищают лишь потому, что не знают иного?

— Стоит, если ты знаешь, чего хочешь, — ответил Темнов. — В конце концов, кто я — тварь дрожащая или Наполеон?

И было тихо, лишь листва да ветер шептались с друг другом о том, стоит ли жить. Ветер настаивал на том, что стоит — ведь столько переулков и полей, где ты еще не разгулялся, где не навел жуткого гула и столько кораблей в море, которые ты не перевернул, не пустил на вечное дно. Листва отвечала, что жить — скучное занятие. Вот ты врос и рос до высоты, пока не достиг её, не пустил корни и не распустил свои зеленые крылья. И что же дальше? Качаться ветрами, сноситься ими с корнем — желать быть, как они?

Но Темнов вышел с Рощи Смысла Жизни на Отчаянья Железную Дорогу. Она была пустой, и шпалы ровно держались друг друга, уходя вдаль, да скрываясь в темноте. Он встал на них — и пошел сугубо вперед, пока ему не надоело. Иван, сбивший все ноги, прислонился ухом к рельсам и стал слушать. Ему было холодно, он и не оделся должным образом, и был этому только рад. Да и к чему было одеваться? К чему было волноваться? К чему…

Иван Иванович желал уснуть, но не спалось. Шпалы да стальные рельсы так себе подушки, и дурак тот, кто с этим не согласиться. Как и тот, кто воспринимает их только так — «дурак» отовсюду слышалось Темнову. Бежать от клейма сумасшедшего надоедает каждому, кто знает, что значит быть, и быть в здравом рассудке, но очень игровом рассудке; вечно в поиске и вечно в стремлении быть рассудком уникальным, неповторимым. Но не находилось такому явлению существенного места под солнцем.

— Место под солнцем… — думал Темнов, расположившись на рельсах. — Как это: греться в солнечных лучах-осознании, что ты — в должной мере согрет, нужен, необходим, что именно на тебя падает тепло, и оно проникает в тебя, не оставляет в твоей душе недосказанных темных углов, таких проклятых, таких тянущихся во все стороны…

Темнов и впрямь был не нужен, ни себе, ни кому-либо еще. Тут он вскочил: рельса затряслась, и Иван отошел в сторону, стал высматривать вдалеке идущий Смерти Локомотив. Если правильно рассчитать, — как ему думалось, — можно успеть. Главное не струсить. Не бояться. Главное — направить весь свой дух в дело — и оно окупиться в стократ.

***

Метеорит, размером десять на десять метров, которого звали Абсолютно Никак, со скоростью в сорок восемь километров в секунду пробивал атмосферу планеты Земля, оставляя за собой огненный хвост, словно он рыжая лисица, блуждающая по черной пшенице. Метеорит, как и любое другое создание, и было всем все равно, природа это живая, или мертвая, хотел всего одного: стакан воды. Его траектория была Совершенно Однозначной, и Совершенно Однозначная траектория нагромоздилась прямиков в идущий Локомотив. И он, ведомый судьбою и машинистом, которого в эту ночь не станет, несся на лежачего Темнова, и никто из них троих не подозревал о том, что сейчас произойдет.

Собрав тело и душу в одно целое, отпустив наконец-то весь великий космос, метеорит врезался в идущий механизм, от чего локомотив моментально сошел с рельс и завалился грузно на бок, вспыхнув ярким пламенем. Об этой катастрофе и о такой Случайной Случайности никто в округе не знал: все спали, погружаясь в озеро снов. Темнов не был из тех, кто пройдет мимо: он бросился к горящему локомотиву, в надежде, что машинист останется живым. Но было тщетно. Прошел час, а ночь только сильнее опустилась на землю, закрыв собою все, что только можно было объять. Пламя в конце концов сошло на нет, и Иван залез в кабину. Никого живого. Разве, кроме загадочной сущности, что грустно сидело возле окна. Оно заметило Темнова и обрадовалось, заговорив вдруг стихами:

— Ты совсем живой,
Как странно. Здравствуй, неизвестный!
Я с Сатурна
о великая
Планета! Он Двоюродный брат
Старшего Юпитера, Койпера
Пояса второй небесный страж.

Кольца-диски, сотворенные из
Льда и пыли, которых старше
Лишь одна большая скорбь
По временам, когда Гиганты

Лишь одни у Солнца были.
И младшие их братья,
Находясь в утробе чёрной,
Старших своих не знали.

Я оттуда родом. Мы все
Говорим стихами белоснежного
Скопления далёких звёзд
И иначе не умеем. Меня зовут

Ва'аш, знакомы будем, Человек»

Глава 2.

«Лишь за объятья Белой Госпожи»