Ивиковы журавли

Ивиковы журавли

Ивиковы журавли

…И все, что видели мы – правда. Правда, да не истина… (с) «Не покидай»

- Феодосия без турья, как девушка без косметики. В августе жизнь кипит – в лабазах торгуют всякой шнягой, через каждые двадцать метров лабают, в киосках музло гремит, с пляжа орут «Кому самса! Пиво холодное! Кукуруза горячая!». А сейчас куда ни глянь тишина, одни коты тусуются где хотят.

- Тебе не нравится, Гелла? Сама же хотела вырваться из Москвы. А на Турцию в этом году мы, извини, не заработали.

- Не начинай, Плюш, - поморщилась Гелла. – Дай лучше водички глотнуть – день и правда жаркий.

Плюш не стал спорить с подругой жизни – себе дороже. К тому же именно он в декабре потерял работу. На поездку в Крым ушла последняя заначка, отложенная на ремонт байка. Но Гелла совсем раскисла – в августе дочь собрала вещички и свалила учиться в Новосибирск, в октябре умер Чупик, старенький фокстерьер-скандалист, под новый год она сама вывихнула лодыжку, долго сидела дома. И в одночасье начала стареть – Плюш молчал, но знал, что подруга видит и полукольца морщин на гордой шее и сеточки подле глаз и седину в рыжей гриве. Роскошные огненные волосы когда-то приманили его, как мотылька на пламя. И годы не ослабили тяги…

- Ау! Не спи, замерзнешь! – окрикнула Гелла.

- Прости, сейчас! – незаметно вздохнув, Плюш достал литрушку из рюкзака. Вода степлилась, но утолила жажду. Надо бы добрести до родника под башней… или на Лягушку мотнуться, если и дальше с погодой будет везти. А там и до Лиски недалеко. Неделя у них еще есть.

Гелла тронула его за плечо:

- Чувствуешь? – Понюхай – дивный запах, свежий-свежий. Словно в саду весной.

Рано, конечно, но це ж Крым. Потянув носом, Плюш безошибочно подвел подругу к забору, за которым росли кусты с невзрачными желтоватыми цветами.

- Понятия не имею, что это, но растунции на зиму явно плевать.

Откинув волосы с лица, Гелла зажмурилась и принюхалась.

- Ммм… лимонные нотки, немного сладости. Кажется, жимолость. У меня были похожие духи. Надо же, никогда раньше живьем не видела.

Женщина потянулась к цветам, улыбка освежила ее лицо. Плюшу вдруг остро захотелось обнять ее, зарыться лицом в пышные кудри – увы, публичных нежностей подруга терпеть не могла. Как ей идет заходящее солнце!

- Скажи «чииз», детка. Сейчас вылетит птичка, - попросил Плюш и нажал на кнопку. Камера хрипло щелкнула, рыжие пряди, контровой свет и трещины штукатурки попались в ловушку. А теперь в полный рост, чтобы стали видны сапожки – вечные «казаки» со звездами на носах. – Ты красотка!

- Сам такой, - отозвалась Гелла. – Муж достойный, увенчанный славой… как дальше?

- Не помню, прости. Куда пойдем ужинать?

- Пицца с винишком меня вполне устроят. Не хочу в ресторан.

- Тогда в магазин и домой. До темноты обернемся. А потом включим ноут и поставим хороший фильм.

- Может лучше в кино сходим?

- Возьмем билеты на места для поцелуев?

- Дурак! – хихикнула Гелла. Крым определенно шел ей на пользу.

- Я тебя тоже люблю, - отозвался Плюш. - Айда по набережной прошвырнемся, все равно по пути.

Через узенький переезд пара свернула к морю. Солнце выманило феодосийцев на променад. Прогуливались степенные старушки с йоркширами и болонками, азартно резались в шахматы пенсионеры, носились туда-сюда детишки на великах и сегвеях, мамы с гордостью катали коляски и ловили убегающих карапузов. Гелла указала на величественных супругов – осанистый смуглый татарин лет тридцати с точеными чертами лица и при нем чистая гурия в зеленом платье до земли и изящном никабе. Словно сам хан Гирей с любимой женой решил пройтись по городу. А внимание Плюша привлекла музыка.

Впереди, у павильона определенно лабали на хорошей гитаре. Мелодия простенькая, виртуозом музыканта не назовешь и голосок так себе, тусклый, подсаженный. А вот струны звучат божественно – гулкие, сильные, ясные. Так звонит колокол на рассвете, утром Пасхи, медью по сердцу…

Заслышав гитару, Гелла заторопилась, Плюш поспешил за ней. Он разглядел музыканта – типичный бич из Лиски, из тех, кто зимует на Эчкидаге, пробавляясь чем бог пошлет, нищенствуя и воруя. Щупленький, седоватый, с неопрятной щетиной и голодными глазками. При нем «колобок» и «пенка», связанная бечевкой, перед ним на земле грязная кепка. В руках – «кремона»? Да, изумительный инструмент. Благородное дерево, стройный гриф, фигурные колки. И инкрустация, кружево белых цветов по деке. Откуда у хлопца испанская грусть? Спер наверное. Интересно, почему не продал – на зимовку денег бы точно хватило.

Бледная Гелла дернула Плюша за рукав.

- Знаешь, кажется я сошла с ума.

- Какая досада. Что привело к столь самокритичному выводу, детка?

- Это гитара Джима. Я ее помню.

- И мужик, который на ней играет – Джим? Глазами посмотри, да.

Затурканный доходяга никак не мог быть принцем Лиски, высоченным синеглазым красавцем с голосом Моррисона. Невзгоды не в состоянии настолько смять человека.

- Слушай, я знаю, что дура. Но с «Эчки-бэндом» я играла целый сезон. И Джимову гитару ни с чем не спутаю. У нее трещина должна быть на нижней деке. И у одного из цветков – видишь – лепестка не хватает? Ластик тогда набухался, поперся спать в палатку и грохнулся на гитару. Джим его чуть не пришиб.

- И что дальше? Возьмем чувака за шиворот и начнем трясти, колись где инструмент взял?

- Если нужно – возьмем, - отрезала Гелла. – Джима девять лет никто не видел. Может урод его грабанул или знает, где тот отсиживается?