Из грязи в... грязь

Глава 3. О дураках и недураках

Утром в понедельник в редакцию заскочил Валерий Петрович Зоркий, заводской парторг. Именно «заскочил» – задержаться надолго у него не вышло. Он и Борис Ильич друг друга терпеть не могут. Парторг шефа – по идеологическим соображениям, а шеф парторга – по той простой причине, что, как и любая неординарная личность, не переваривает дураков. Объективности ради следует отметить, что дураки недураков тоже не переваривают. Есть между ними некий антагонизм на самом что ни на есть клеточном уровне, несмотря на то, что биологически это ничем не отличающиеся друг от друга объекты. Во всяком случае, науке данные отличия выявить пока не удалось.

Лично я отношу себя к недуракам, хотя понимаю, что еще дурак, что рано мне в недураки записываться. Тем не менее становиться в один ряд с людьми вроде товарища Зоркого не могу. Сам их не перевариваю патологически. То есть по сути я, конечно, дурак, но несколько иной природы: я понимаю, что дурак. А подобное понимание доступно далеко не каждому дураку.

Есть стереотипы о людях, а есть и собственно люди, подтверждающие верность стереотипов самим своим существованием. Товарищ Зоркий – дурак, но не глуп. Он – дурак именно в той мере, которая позволяет ему эффективно заниматься возложенными на него обязанностями. Деятельный дурак согласно штатному расписанию. Не будь соответствующего штатного расписания, не было бы и самого товарища Зоркого. Его существование – следствие наличия подобных должностей, а не злая шутка Природы.

Его поставили блюсти, и он блюдет. Если бы его поставили копать, он бы копал. Но, к несчастью для многих, его поставили именно блюсти.

– Бдительность не утрачивается. Бдительность удваивается, – любит разъяснять простую арифметику своей работы товарищ Зоркий.

Также к несчастью для многих, он не только блюдет, но и порывается решать вопросы, находящиеся вне его компетенции. Мы все разбираемся в делах друг друга гораздо лучше тех, кто приставлен эти самые дела делать.

– Ты как соль сыпешь, сука? Почему у самого подъезда не насыпал? Я выйду и костей из-за тебя не соберу, тварь! – дружелюбно указываем мы дворнику на его оплошность.

Товарищу Зоркому представляется, что гражданская война продолжается, а потому комиссары по-прежнему стоят над командирами. Соответственно, он порывается решать прежде всего управленческие вопросы.

Сегодня он сцепился с Борисом Ильичом именно из-за этого, требуя увеличения материалов по партийной тематике.

– Побойтесь Бога! – воскликнул Борис Ильич, отирая покрытый испариной нервозности лоб. – Партийной работе и так полторы полосы отдано! А у нас их всего четыре, и только раз в квартал – шесть!

– Бога не боюсь – не положено, – отрезал товарищ Зоркий. – Полторы, говорите? Ну-ну… Я проверю… – И, окинув нас всех внимательным взглядом, многообещающе повторил: – Ну-ну…

Маленькая победа Бориса Ильича была парторгу как кость в горле. Он замер в задумчивости на пару секунд, после чего изрек:

– В предпоследнем выпуске у вас была одна гадость…

– Гадость?! – прошипел шеф.

Его курчавые всклокоченные волосы принялись взволнованно шевелиться подобно змеям на голове Медузы.

– Разумеется. Дайте мне газету – я так не помню.

Товарищ Зоркий требовательно осмотрел младший редакционный состав. Аркаша, Гога и я тотчас уставились в бумаги, имитируя крайнюю занятость.

– Кто-нибудь? – продолжил взывать парторг. – Молодые люди!

Тут не к месту мне вспомнилось про уважение к старшим. Я поднялся и вытащил из шкафа несколько экземпляров предпоследнего выпуска.

Парторг одобрительно сжал мне плечо.

– Вот! – Товарищ Зоркий с торжествующим видом продемонстрировал нам разворот. – Рубрика «Слава передовикам». Что здесь написано, а? «И швец, и жнец, и на дуде игрец»! В действительности же герой статьи, товарищ Лавров, – кузнец. Вы что, не могли это выяснить? К чему гадать? А «на дуде игрец»? Это уже какая-то, знаете ли, антисоветчина. Лавров, значит, играет на дуде, а его бригада под дуду пляшет. Так что ли? Никто у нас ни под чью дуду не пляшет. У нас все работают сознательно. Как велит сердце и партия. Вернее, партия, а потому уже сердце. Что за формулировочки вы себе позволяете?! Будем ставить на вид.

– Вы совсем классику не читаете, любезный? – недоумевающе промямлил Борис Ильич.

– Как это не читаю? Читаю, конечно! Чернышевского, Томаса Мора. А Маркса и Ленина – так и вовсе ежевечерне перед сном.

Борис Ильич бросился к стеллажу со справочниками. Торопливо пролистал словарь крылатых выражений.

– Вот! – возвестил он, тыча словарем чуть ли не в самый нос парторга.

– Что это? – подозрительно поинтересовался тот.

– Здесь разъясняется выражение, вызвавшее у вас столько непонимания.

Глаза парторга невидяще уставились в словарь:

– И что?

– Да что же вы не видите, что ли, товарищ Зоркий?

– А вы меня фамилией не попрекайте! – взвизгнул парторг.

Ходят слухи, что Валерий Петрович когда-то сменил фамилию, понадеявшись, что новая поможет ему с партийной карьерой. При рождении, как утверждают знающие или выдающие себя за таковых языки, он получил вполне добротную фамилию – Зорькин, то есть сын солнечной зари. Сыном зари, а уж тем более – какой-то зорьки, Валерий Петрович быть не желал. А желал он блистать партийной и политической зоркостью. Однако ему уже сорок семь, а он так и сидит на заводе. Ни в городской, ни тем более в республиканский аппарат никто его не зовет. Он не понимает, за что ему такая беда. Пытается угадать, что делает не так. Удваивает бдительность. Утраивает энергию. Короче, никому не дает покоя. И все напрасно…