Издержки воспитания

Часть 7. Золотая девочка

ЧАСТЬ 7. ЗОЛОТАЯ ДЕВОЧКА

Шени дэда ватирэ

Против Марининых ожиданий, её появление дома в двенадцатом часу отец оставил без внимания. Зато на мать орал как ненормальный. Сначала говорила мама, слов не разобрать, но по интонации понятно: жалуется на Маринино поведение и просит, чтобы отец с ней «разобрался».

Ох, давно пора, давно он её не трогал. Вроде бы не за что было. Это упущение надо немедленно исправить, и Маринэ на пользу пойдёт, и мама будет довольна. «Вот получу аттестат и пойду во французское посольство переводчиком, с моим произношением и с моей внешностью это будет… несложно, хотя, наверное, противно. Если попадётся такой как Роберт. И Отара спрашивать не стану. Кто он мне? Никто! Не в аул же мне ехать, овец французским матом крыть. Никто не знает, что я его знаю, спасибо Марь-Антонне, «язык надо знать во всех его ипостасях, деточка». Отец бы услышал, в обморок бы грохнулся…»

Потом «говорил» отец – орал так, что стены тряслись, и Маринэ, лёжа в постели, тревожно прислушивалась.

«Соображай, что говоришь! Она сама не своя пришла, она ж её любила, и Антоновна её любила… вместо тебя, кхвалапэри касагебия! Шени дэда ватире!! А ты ей фотографии суёшь, дура! Ты бы лучше обедом её накормила. Солянку сварила бы (прим.: грузинская солянка – тушёное мясо в острой подливе)… Что значит, вечером нельзя? Она с утра не ела, и в поезде почти двое суток… Ты хоть спросила, что она в поезде ела, или тебе всё равно? И ела ли что-нибудь – это ещё вопрос. Того нельзя, этого нельзя… А что ей вообще можно? От неё одна тень осталась. Бабка моя незаботливая, уж я-то знаю, а ты её на всё лето к ней отправляешь. Она там бегает весь день неизвестно где, а Этери о ней и не вспомнит…

Какой к чёрту испанский, что ты мелешь, о чём ты думаешь, чёртова кукла! Девятый класс, фламенко, музыка, язык… Ты хочешь, чтобы она сорвалась? Ей в институт поступать, репетиторов нанимать надо, ты бы у неё спросила, по каким предметам ей помощь нужна, а ты с испанским носишься, как курица с яйцом! Она Гюго в оригинале читает, а тебе всё мало…  Говоришь, без разрешения ушла? Всыпать ей надо, чтобы запомнила надолго… Да что толку, ей ведь всё равно, хоть убей!

Ты вспомни, ей ещё трёх не было, когда она характер показала, гимнастикой заниматься отказалась. Пару раз упала и заартачилась. Не знали, что с ней делать – плачет и вырывается, заниматься не желает ни под каким видом. С ремнём – сразу захотела, как шёлковая стала. Сама к тренеру бежит, сама на бревно карабкается! Падает, встаёт, слёзы вытирает и снова на бревно... пока не получится. Тренерша на неё не нарадуется, говорит, золотая девочка. Спрашивает, как вам удалось её уговорить так заниматься? Не ребёнок, а золото!

С коньками – та же история: ей, видите ли, падать больно, синяки не проходят. Не нравилось ей… И сразу понравилось!

За тройки лупили, за каждую в отдельности, так сказать, по сумме баллов. Стала учиться без троек. Значит, может, когда не ленится. Троек почти нет. Почти. В школе каждый день по шесть уроков, учить не успевает. Но старается изо всех сил – знает, что её ждёт. Впрочем, одну тройку в неделю я ей разрешил, всё же нагрузки большие. Превышение лимита приравнивается к двойке. Другого языка она не понимает. Поэтому телевизор только по воскресеньям, на улицу только с разрешения.

Музыкой заниматься с этой твоей Лидией Петровной она тоже не хотела, помнишь, сколько было слёз? А что ты вытворяла со своей mano mergina, помнишь? И ничего не помогало: плачет и головой мотает – не пойду. На ремень не реагировала, привыкла. Ротвейлера она боялась больше.

Что ты от неё хочешь, Регина? Ей шестнадцать скоро, а без ремня с ней не справиться. Золотая девочка, дьяволом подшитая. Кобалия с ней наплачется, помяни моё слово, сам ремень в руки возьмёт. В ней твоя кровь – литовская, упёртая… Что-оо?! Молчи и слушай, что тебе говорят! И творогом её больше не корми. Ты хоть знаешь, что она в унитаз его спускает? Не видела? Так посмотри. Посмотри, что вытворяет твоя дочь! А ты не можешь с ней справиться, шени дэда… Дзили нэбиса!» (груз.: «твою маму… Доброй ночи!»)

Вахшами (груз.: ужин)

Оглушительно хлопнула дверь. Маринэ сжалась в комок под одеялом и перестала дышать. Сейчас придёт воспитывать – за то, что ушла без разрешения, за то, что поздно пришла, за то, что с матерью не стала разговаривать, за творог... Матерно, как при матери, он при ней не скажет, но лучше бы матом, чем…

Вопреки её ожиданиям, отец не пришёл. Маринэ услышала, как громыхнул стул, заскрипел на кухне диван. Спать, значит, лёг. Давно он так не срывался. Регина сама виновата, довела: вправил ей мозги, пожелал спокойного сна и улёгся в кухне спать.

Завтра помирятся, отец её любит, жалеет, наверное, что таких слов наговорил. Им хорошо: у отца есть мама, а у мамы – отец. А у неё, Маринэ, теперь даже Марь-Антонны нет, только бабушка в Леселидзе, не то троюродная, не то ещё дальше, которая ей, Маринэ, даже не бабушка, а непонятно кто…

Звякнула посуда, хлопнула дверца холодильника.

- Маринэ, ты не спишь? Вставай, одевайся, и приходи ужинать, ты не ела ничего, и не обедала сегодня... Ужин выбирай сама: комбосто, цицмати, мцване салата (груз.: капуста, кресс-салат, салат-латук)

- Спасибо, я не хочу, - откликнулась Маринэ.

- Не хочешь? Ну, если не хочешь, не ешь, заставлять не буду. Я тут цыплёнка нашёл в холодильнике. Может, составишь компанию? С ткемалевым соусом будешь? Маринэ, мне долго тебя ждать?

Ей совсем не хотелось есть. Хотелось спать, но она покорно поднялась с постели, влезла в джинсы, и как была в пижамной курточке пришла на кухню. Вахшами. Ужин. В час ночи... Вместо надоевшего творога – курица и свежий лаваш. Конец света.