Изгородь

Николай закашлялся и проснулся. Квартира горела. Огонь был повсюду, спасать пожитки не имело смысла. Продолжая кашлять, он сквозь дым и огонь уже ринулся к выходу, но вспомнил, что нужно взять документы и деньги. И те, и другие хранились в тумбочке возле кровати. Паспорт, военный билет, свидетельство о разводе... Стиснув документы в одной руке, другой, сколько смог, он загреб деньги.

Уже на улице Николай мысленно выматерил себя – нужно было хватать тумбочку! Но возвращаться не стоило. По черному ночному асфальту вовсю метались рыжие отблески. Он посмотрел вверх. Как раз в это мгновение одно из стекол лопнуло и окатило его брызгами горячих осколков. К счастью, большие куски упали чуть поодаль. Туда же шлепнулось что-то небольшое и темное. Николай шагнул ближе. Перед ним лежал кед. Он хотел поднять его, но руки до сих пор были заняты документами и деньгами. Николай рассовал их по карманам, порадовавшись, что лег спать одетым; вчера он здорово надрался. Именно поэтому, кстати, он вполне мог не выключить плиту или бросить в мусорное ведро непотушенную сигарету.

Но казнить себя Николай не стал. Это бы ничего не изменило, а совершать бесполезные поступки он уже давно отвык. Впрочем, не всегда можно быть абсолютно уверенным в бесполезности чего-либо. Некоторые события и вещи порой являли из себя куда большее, чем они казались на первый взгляд.

«Например, этот кед, – подумал Николай, подняв обувку. – Что он такое? Почему вылетел следом за мной?»

Повертев его, он пришел к выводу, что кед мог означать только одно: нужно куда-то идти, а вернее – бежать. Но куда? Кед... «К. Е. Д.» «Куда Екатерина Дарит?», «Кто Ест Даром?», «Коля Езжай Деревню!»... Точно! Последнее – точно! К тому же, кед был на правую ногу, подтверждая правоту догадки.

В деревне прошло его детство и начало юности. Он жил там с бабушкой Тоней, матерью его отца-алкоголика, сгинувшего на зоне, когда Николаю не было года. Мамы же своей он не знал и подавно. Говорили, что она умерла еще за пару лет до его рождения, но он подозревал, что его лишь пытались утешить, а на самом деле мамы у него не было вовсе. Он пытался выведать это у бабушки Тони, но та слишком переживала уход из жизни сына, чтобы отвлекаться на что-то другое. Переживала столь сильно, что так и не смогла оправиться – отошла в мир иной почти сразу за сыном, через каких-то двадцать с небольшим лет, восемнадцать из которых, до самой армии, она неосознанно воспитывала внука. Его, Николая. Коленьку...

Коленька прибыл поздно вечером. Деревня тонула в глубоких зарослях крапивы и бурьяна. Она была давно заброшенной; бабушке Тоне довелось стать ее последней жительницей.

С трудом пробившись сквозь бурьян к развалинам родной избы, Николай почувствовал, как сжалось в груди сердце и тугой горький ком закупорил горло. Плакать он не умел; в детстве это было бесполезно – бабушка все равно ни на что не реагировала, – в зрелом же возрасте учиться было поздно, а бесполезно тем более.

Отложив в сторону кед, он стал разгребать доски рухнувшей крыши. Показался край старого обеденного стола. Освободив стол от щепы и обломков полностью, Николай увидел сидящего за ним Федора – старика-инвалида, умершего незадолго до бабушкиной кончины.

Федор шумно прихлебывал горячий чай из большой синей кружки и смачно закусывал его репчатым луком, золотившимся высокой горкой в большой алюминиевой миске возле пузатого, исходящего паром самовара.

– Присаживайся, – кивком лысой головы указал старик на свободный край доски. – В ногах правды нет, это я тебе точно могу сказать, паря.

– А в чем есть? – спросил, опускаясь на доску, Николай.

Федор в ответ только хмыкнул, и Николай, спохватившись, положил на стол кед и слегка обгоревшую сторублевку – последнее, что осталось у него, кроме документов и одежды.

– Чем могу, – сухо сказал он при этом.

Сторублевка мигом исчезла со стола.

– В чем есть? – сыто прищурившись, вернулся к началу разговора Федор. И ткнул заскорузлым скрюченным пальцем в кед: – А хоть в этом вот, тудыть его.

– Берите, берите, – закивал Николай. – У вас как раз одна нога всего.

– Дурак ты, паря, – замотал лысиной Федор. – Нет у меня ног вовсе. Одну ишшо при жизни потерял, а другая уже после отвалилась. – Старик нахмурился: – Я ить тебе не про то толкую. А про то, что ентот штиблет означает.

– И... что?..

– А сам не думал? – хмыкнул и вновь захрустел луковицей Федор.

– Думал. Потому сюда и приехал.

– Ну, ладно, – похвалил старик. – А ишшо?

– Куда Екатерина дарит...

– И куда?

– По разному, – смутился Николай. – Всяко бывает.

– Ну, эт дело молодое, – захихикал Федор, – тудыть его! Хотя Екатеринодар тебе уж теперь не видать, паря... А ишшо?

– Кто ест даром? – с вызовом посмотрел на старика Николай.