Изумрудная тюрьма

Изумрудная тюрьма

Болото ужасно в любое время года, и днем, и ночью. Бесконечное, белесое, слепое небо и мутная водная гладь, то и дело уступающая место на поверхности крошечным мшистым кочкам. Изрезанные островки густой малахитовой ряски. Я много раз пробовал бежать отсюда, благо силы мои не кончаются, и я, если можно так выразиться, в посмертии бессмертен. Но попытки мои были тщетны. Я шел, казалось, целую вечность, но тюрьма моя не имеет границ и не знает жалости. Я хотел утопиться в мелкой воде, которая, как огнем, жжет мне легкие, но сознание ни разу не покинуло меня. По той же самой причине не удается мне и заснуть, потому что сон бежит от меня. Да на болоте и негде спать: самый большой клочок сухой земли можно найти разве только на выступающих из воды камнях, места на коих достаточно лишь чтобы присесть; но даже забравшись на такой камень с ногами, я вскоре начинаю крениться на бок, сползаю с него и снова оказываюсь в воде. Полностью просушить одежду, насколько я помню, мне никогда не удавалось. Конечно, я пытался, подолгу стоя на камне, расставив для равновесия руки в стороны. Но ветра на болоте не бывает, и все мои усилия оказывались напрасны. Нечего и говорить о том, что я не могу развести огонь и согреться. Хотя огонь я помню очень хорошо: костер, на котором меня сожгли. Видимо, это была доля отведенного мне тепла на всю оставшуюся… жизнь? Да, пожалуй, что жизнь, ибо теперь я уверен, что смерти нет. А жаль. А еще я, как и раньше, ощущаю голод и жажду, хотя когда-то это было одним чувством. Мне ничего не остается, как пить затхлую воду болота, и есть… да все, что найду: лягушек, насекомых, змей. Последние, конечно, нередко еще и жалят. Яд мучает и жжется, но далеко не так, как костер. Свое существование, однако, я вполне могу сравнить с горением, только медленным и мокрым, горением, не присущим пламени, но все же характеризующим продолжительную пытку. Если взглянуть на место моего заточения отстраненно, то болото даже красиво и все обитатели его счастливо живут в гармонии друг с другом. Только я здесь лишний. В этом, возможно, и есть сама суть страдания: быть отчаянно не на своем месте. Помимо бессмертия и отсутствия сна, особо мучительна здесь смена сезонов. Всего их три: лето, зима и тот период, что отделяет их друг от друга. Зимой поверхность воды покрывается тончайшим слоем льда, недостаточно крепким, чтоб удержать на себе мой немалый вес. Я делаю шаг — и он трещит подо мной, и я проваливаюсь в стылую воду. Сапоги на мне давно поизносились и, строго говоря, ни от чего не защищают. Зато я научился почти не кривить лицо, сталкиваясь с каждодневными неудобствами. Вслед за зимой приходит межсезонье, пора размножения всякого кусачего гнуса. Земноводных, правда, тоже становится больше, и мне не приходится прыгать по камням, чтоб найти себе пищу. К лету же приходит нестерпимая, удушливая жара, от которой даже насекомые дохнут, а вместе с ними — тритоны и лягушки, и земля наполняется смрадом разложения. А после — снова межсезонье, и все начинается сначала. Я всегда думаю: вот переживу только зиму и лето — и будет лучше. Но каждый раз ошибаюсь: лучше здесь не бывает. Неоднократно я думал, мечтал, что сойду с ума и поверю, что я — один из обитателей болота: змеем свернусь на кочке, лягушкой спрячусь в камышах. Но и безумие меня избегает. Единственное, что во мне изменяется с течением времени, единственное, что мне изменяет, — это моя память. Когда-то давно я отчетливо помнил свое имя, и откуда я пришел, и за что меня сожгли. А теперь — перед мысленным взором только сам костер и, кажется… кажется, чьи-то глаза, смотрящие на меня скорбно. Если б я только вспомнил, мог бы хоть на секунду погрузиться в грезы о прошлом. Ведь что-то хорошее там было, не могло не быть. Но пока что я с отвращением наблюдаю свое страшное и клыкастое отражение в воде и не помню ничего.

***

Болото прекрасно в любое время года, в любое время дня и ночи. Когда утром первый луч солнца обращает воды его в жидкий малахит, а мелколистные плетья вереска — в блистающую изумрудную паутину, приятный своей прохладой, чуть влажный с ночи воздух озаряется мягким зеленым маревом. Первыми просыпаются насекомые: вездесущие жемчужные стрекозы; изящные, снующие во все стороны водомерки; трепещущие бархатными крыльями, порхающие с кувшинки на кувшинку бабочки. Засим тишину нарушают раскатистые рулады лягушек и жаб. Следом за ними появляются птицы: невидимая из-за густых зарослей, издает свою замысловатую трель камышница; в высокой траве копошится неприметная выпь; величаво взмывает в яркое небо белая цапля. И наконец, потягиваясь на мягком ковре из мха, прямо у меня под боком, открывает глаза выдра. Тщательно пригладив растрепавшуюся с ночи шкурку, она резво прыгает в воду и выныривает уже с добычей: обычно это мелкая серебристая рыбешка. Я же пробуждаюсь последней — когда сама захочу; выплываю из сладкого беспамятства, подолгу лежу и, заложив руки за голову, смотрю на степенно проплывающие в вышине облака. Пищей мне служат сочные и сытные ягоды: морошка, брусника, голубика и сладко-кислая клюква. Есть я могу, сколько угодно, и никогда не переем. Могу и не есть совсем — голода я не чувствую никогда, как не чувствую и жажды, хотя пресная вода имеется здесь в избытке. Также не ощущаю я ни холода, ни жары. Мои белоснежные одежды не рвутся и не пачкаются, а мягкие сандалии не знают износу. Моя ручная выдра не стареет и не дает мне заскучать. Равно как не меняюсь и я. День на болоте завершается блистательным долгим закатом, и наступает ночь, с ее тремя лунами и россыпью разноцветных танцующих звезд. К их торжественному шествию присоединяются тысячи кружащих над водой светлячков, и в этот момент кажется, что в этом облаке света заснуть просто невозможно. Но я закрываю глаза, и дрема послушно смыкает мне веки, и я проваливаюсь в ничто. Только сон дает возможность забыться, а когда бодрствую, я помню все. Помню ошибку, которую совершила, помню ее последствия, помню твое имя и твое лицо. Помню, как разделить, но как вновь связать воедино, не знаю. Вокруг меня прекрасно все, и я сама прекрасна, и только память моя, как та самая ложка дегтя в бочке с медом, занозой засела у меня в голове, и мучает меня болезненное любопытство: до чего мое стремление к совершенству тебя довело?