К чему нам восторги и жалость

К чему нам восторги и жалость

Бывает, день длится, тянется, а пройдёт – вспомнить не о чем. А другой наполнится встречами, разговорами, промелькнёт, как миг, все разойдутся, а воспоминания останутся и не дадут уснуть. Вот и этот разговор крутится в голове: всё ли, что хотела, рассказала мальчишкам, или что лишнее сказала?

Был солнечный июньский день. Я высаживала в саду розы: увлеклась садом на пенсии. Помидоров сорок сортов высадила. А вокруг зелёная трава, по которой разбежались белые и розовые маргаритки. Люблю всё, что выращиваю.

Услышала шум. В ворота въехала машина: муж привёз из города Пашу и Матвея. Внукам по восемь лет, но ростом скоро меня догонят. А вот и подруга из машины показалась.

Мальчишки наперегонки побежали ко мне. Распахнула руки и приняла в объятья, заодно и розы защитила от неуёмной радости.

– Паша, Матюша, цветы не сломайте. Смотрите, не успела посадить, как божья коровка прилетела.

– Ну, что мы, божьей коровки не видели?

– Да сто раз, – вторили друг другу внуки.

– Опять бабушка жалостливые песни запела, – заворчал муж. – Зачем ребят жалости учить? Кто из них вырастет? Они мужиками должны быть, серьёзные дела делать, а тут – букашка оранжевая. Смешно прямо.

– Жалость, значит, помешает нужные дела творить? – решила без ответа такие нападки не оставлять. – Да если не жалость, и дома нашего не было бы!

Кажется, поняли, что рассердили не на шутку.

Дом наш на пригорке, внизу луг: из зелёной травы выпрыгивают жёлтые солнышки одуванчиков, белые растрёпанные ромашки, розовые головки клевера – цветастый ковёр оживает, волнуется под порывами ветра.

Небо спускается так низко, что до белоснежных облаков, кажется, рукой достать. По утрам в окно спальни солнце в гости заглядывает, а вечером на закате в кухню приходит попрощаться.

– Бабуль, при чём здесь дом и жалость? – серьёзно спросил Павел.

– С неё всё и началось, с жалости.

Всей компанией переместились в беседку. Я раньше молчала о своей работе, казалось неуместным говорить о себе. Слова о ненужной жалости задели.

– Конечно, если бы не перестройка, стоять мне и дальше за кульманом. Но тут так всё сразу перевернулось: инженеры перестали быть нужными в один миг. Надо было что-то придумывать. Тогда многие в торговлю пошли, но не моё это. А что моё?

После чернобыльской аварии строили посёлки для переселения людей из зон радиационного загрязнения. Строительством посёлка мне и предложили заняться. Я долго раздумывала, а потом решилась. Сложно было. Зарплату по полгода не платили. Но уйти не могла, всё время помнила, что люди живут в зоне и на меня надеются. Очень жалко их было.

– Мать, ты погоди, – прервал муж. – Ты ребятам объясни, что за зоны такие, да почему жалела людей.

– Не знаю, Валер, как и рассказать, самим осознать было трудно. Приехали мы на место отселения, а вокруг такое буйство красок: небо голубое, изумрудная трава луговая – в пояс, красная земляника – размером с яблоко, грибы, что арбуза крупные. Стоим, глаз не отвести от красоты, а дозиметр, как сумасшедший щёлкает, такая радиация. Разум не в состоянии понять, что опасность бывает так лицемерно прекрасна. А в селе дети живут. Как им объяснить, что клубника теперь – яд. Но ведь и воздух опасен.

Поэтому и согласилась строительством заниматься. Начала с выбора места. Когда первый раз на холм пришла, увидела внизу гигантскую волну зелёного луга: на одной вершине я стояла, по впадине брели жующие коровы, а на другой вершине – телевышка, словно игрушечная, и простор до неба – сразу в эту красоту влюбилась. На этом месте Антоновка и стала: пятьдесят шесть домов.

Клеверное поле сама вместе с землеустроителями вымерила: взяла рейку геодезическую и весь день бегала с ней по полю, а они следом колышки вбивали. Когда карту составили, по кабинетам понеслась с начальниками согласовывать.

На других стройках привычно фундаменты закладывали. А я, как начиталась журналов, да и построили сначала дорогу: по ней и осенью, и зимой доставляли строительные материалы. А еще комиссии из Москвы возили, смешно вспомнить, не по бездорожью же их везти, а здесь автобусу легко проехать.

А вода у нас какая вкусная! С глубины двухсот метров поступает. Под нами вода озёрами целыми. Когда на схеме первый раз увидела – ахнула: как блюдечки глубокие и мелкие. Мы из озёр, прежде чем бурить, пробы воды взяли и выбрали лучшую. Я этих ребят, с кем выбор делала, главными по водным тарелочкам назвала.

Муж смотрел на меня с улыбкой, может, думал, что я расхвасталась перед мальчишками, а те слушали, кажется, с интересом. Наверное, пытались меня, бабушку ростом чуть выше дюймовочки, представить шагающей с рейкой в поле. Интересно, какой я им виделась?

– Бабушка, Антоновку построили, люди в дома переехали, жалость прошла. Так всё закончилось? – спросил Павлуша.

– Хорошо бы, если так. Всегда есть кто-то, кто нуждается в помощи. Это счастье, если можно помочь.

Помнишь, Валер, в две тысячи седьмом на Сахалин летала? В Невельске тогда более тысячи шестисот толчков было – землетрясение. Жили в вагончиках, по два-три часа спали, ели из полевой кухни, ходили, как зомби от усталости. Но мы здесь были временно. А жители не знали, сколько ещё в вагончиках ютиться придётся?

Представляете, они стояли рядом и смотрели на дом, где вчера ещё жили. Панель дома и лестничные пролёты обвалились, обнажив, что там было: сервант с хрусталём, плита с чайником, стол с любимой чашкой, игрушки, секретеры с документами – всё рядом, а взять ничего нельзя: ведь кусок стены или потолка мог упасть на них. Это как понять: вчера твоё, а сегодня – нельзя? Чтобы убрать соблазн, сразу разрушали развалины дома. Ковш экскаватора взмывал и рушился – долбил уцелевшие стены. А люди смотрели, как уничтожаются последние остатки их вчера. Многие плакали.

Чуть поодаль стояла пожилая пара, лет за семьдесят: волосы седые, держались за руки, говорили тихо, и слёз их не видела – удивительное спокойствие. Или безысходность? Жилищные сертификаты им выдали, но это жильё когда ещё построят. Молодые могут уехать куда-то, а они...