Как баба Люся отмаливала грехи

Как баба Люся отмаливала грехи

Как баба Люся отмаливала грехи

РАССКАЗ

Выкатываясь из-за горизонта над Кузьминкой, солнышко первым делом приветствовало бабу Люсю. Оглянется, поглядит на ее двор. Да вот же она, копошится, сердечная!

- Милая моя! Здравствуй! Ты уже скоро Кощея Бессмертного переживешь, а всё чего-то возишься и возишься!

И добродушно улыбнется ей.

- Бессмертного-то еще никто не пережил. А сколько Боженька отпустил, столько и жить надо. Ему-то там видней. - отвечает Люся, не отрываясь от дел.

Она всегда и всю свою долгую жизнь чем-нибудь занята.

- Так это, так! – соглашается солнышко. – Вот тебе, Люся, и май! Уж который май маешься! Поди и со счету уже сбилась. Эхе-хе-хе-хе! Дела наши тяжкие! Живи и всю жизнь тужи!

Бабушка стала спускаться с крыльца. И хотя от того крыльца осталось-то одно название. От ветхости оно просело. Срединная доска вовсе проломилась, и на ее месте буйно разросся шпарыш. Одна нога ее поднялась и зависла в воздухе, как будто под ней разверзлась пропасть. Люся испугалась, поспешно отдернула ногу. Хорошо, что успела правой рукой вовремя придержаться за стенку дома, иначе бы упала.

Закружилась-закружилась голова, что твой волчок. «Что же это? – испуганно подумала Люся. – Что за напасть такая? Чур-чур меня! Вон работы сколько! Некогда рассиживаться». В глазах потемнело, она опустилась, ничком легла на крыльцо. Ойкнула и лишилась сознания. Любопытная муха опустилась на ее щеку и поползла по глубоким морщинам. Приблизился петух. У Люси было четыре петуха и тринадцать куриц. Она их никогда не рубила, и они умирали своей смертью от старости или какой-нибудь хвори. Вот такое у них было птичье счастье.

- Голубка ты моя! Что же ты так? Всё молчком да молчком! Ни разу не пожаловалась мне, не рассказала про свои болячки. И вот на тебе! И я тоже хороша, нечего сказать! Не доглядела!

Брала она сдохшую птицу, как берут ребенка, прижимала ее к животу и несла к ограде. По щекам ее бежали слезы, но она даже не вытирала их. И они испарялись под солнцем, делая ее лицо соленым.

Копала небольшую ямку. Лопата была гораздо выше ее, и со стороны казалось, что именно лопата руководит ею, заставляя ее сгибаться и разгибаться, и вытягиваться вперед, бросая землю. Хотя и разогнуться совсем она уже не могла.

- Вот! Покойся, моя милая! Отдыхай теперь!

Бабушка узкими сухими ладошками засыпала ямку, потом нагребала бугорок, оглядывалась в поисках какой-нибудь палки и втыкала эту палку в бугорок. После чего выпрямлялась и вытирала краешком платка мокрые глаза. Чаще всего такой надгробной палкой служила ветка клёна, который безудержно разрастался за оградой. И что только с ним не делали: спиливали, вырубали, заливали рассолом после соленой рыбы. Клен каждый год разрастался.

Какое-то время она стояла над бугорком, сложив руки на животе и каждый раз бормотала одно и то же:

- И меня также! Придет и мой срок! И так уже чужой век проживаю. Грехи наши тяжкие!

И смерть ей уже не казалось чем-то страшным, а напротив, представлялась будничной, как ежедневный ее подъем ранним-преранним утром и работа до самой темноты. Вырыли яму, опустили тебя туда и закопали. Был человек и больше его уже никогда не будет.

А теперь Люся лежала маленьким темным комочком на крыльце, подогнув худые ноги. Настал ее час? Первым решил удостовериться в этом петух. Это был самый любимый Люсин петух. Он был больше других петухов, пел громче всех и командовал курицами как настоящий тиран. Со двора он никого не выпускал.

Он приблизился к крыльцу, наклонил на бок свою царственную голову и долго смотрел, даже не переминаясь с ноги на ногу. Видно, никак не мог понять, что же такое произошло. Увиденное никак не укладывалось в его сознании. Он не мог представить свою хозяйку вне движения, неподвижной, да еще лежащей в такой нелепой позе. Он вытянул шею, покрутил головою, как будто ожидая подсказки и разъяснения. Но никто ему не помог. Куры деловито рылись во дворе. А кое-кто из них выгреб ямку и принимал солнечные ванны, переворачиваясь с крыла на крыло.

Все во дворе были заняты своими повседневными делами, и никто не обратил внимания на это странное происшествие. А может быть, сознание куриц вообще не приспособлено для восприятия странного? Кто их знает?

Петуху, может быть, стало страшно или он что-то осознал, но неожиданно он сорвался с места и быстро побежал от крыльца; как ледокол, ворвался в куриную толпу, гребанул землю одной ногой, потом другой, так что пыль пошла, что-то нашел и резко клюнул. Потом он замер, вытянул шею, запрокинул голову и громко закукарекал. Наверно, не только с точки зрения куриного общества он пел громко и красиво, поскольку в скором времени Люся была перенесена с крыльца в дом и положена на высокую кровать. Под головой у нее была высокая подушка и прикрыта она была стяжённым одеялом, поскольку других одеял в ее доме не водилось. Да и подушки было всего две.

- Очнулась, бабулька? Ну, как вы?

Первым побуждением Люси, пробуждалась ли она, выходила ли на крыльцо навстречу с солнцем, встречалась ли с кем-то, это была улыбка. Причем лицо ее становилось светлее, а глаза блестели. Тонкая ниточка ее губ растягивалась, края поднимались вверх, морщин и морщинок становилось еще больше. А носик как-то резко подскакивал кверху. Любой, кому хоть раз довелось увидеть ее улыбку, больше о ней не забывал. И вспоминая, тоже улыбался.