Как белый теплоход от пристани

2003, Февраль (1)

САМОРОДСКИЙ АЛЕКСАША: ТО ЛИ ЕЩЁ БЫЛО, ЕСТЬ И БУДЕТ

18 февраля

Я долго ждал чего-то нового в жизни. Какого-нибудь подходящего этапа, чтобы, как водится, махнуть на прощанье рукой, перечеркнуть прошедшее уверенным жестом, и начать жить заново, как с чистого листа. Но подходящие этапы всё не приходили, а если им и удавалось до меня доползти, то их тут же отбрасывало от меня, словно кариес от пластикового зуба, так что, в конце концов, я не придумал ничего лучше, чем начать дневник с нового года. Зря мы, что ли, каждый раз в ночь на 1-е января звеним то́стами, гремим пожеланиями и пузыримся под шампанское, газированное углекислотой? Авось именно оно, первое утро нового года, и станет для меня тем самым подспорьем, тем самым трамплином и волшебным пинком, что запустит мою задницу в космическое счастье, как ядро с бароном Мюнхгаузеном к Луне, и выведет на траекторию ровного и беззаботного полёта.

Так я думал ещё в декабре, 31-го. А накануне и тетрадочку эту купил, и настольную лампу поменял, и ручку выбрал с удобным корпусом и чернилами приятного мне, зелёного, цвета. Выспался. Голову помыл. Распелся, раздышался, растянул пальцами рот, как если бы весь день улыбался – словом, приготовился. Однако вот уж больше месяца прошло с последнего удара Курантов, а перо моё пролежало на белом листе, как неподъёмная гиря. Голова болталась, будто в тумане, чувства лихорадило, а эмоции вообще пахли мертвечиной. Вчера истекли сорок дней, как водитель новогоднего такси навсегда увёз от нас нашего Женьку...

В тот момент я как раз садился за столик. Не за новогодний – за письменный. Подоткнув под попу мягкую подушку, чтоб слова выходили добрее, услышал звонок. Это был Женька. Он, оказалось, тоже надумал всё начать заново и, буквально прыгая в ту злополучную машину, открыл мне идею, которую дальше скрывать был не в силах. Это была одна из тех идей, что жизни людям спасает. Или, я бы сказал, не идея, а целый стратегический план, с помощью которого его забытый образ вернулся бы в сердце им любимой и почти единственной девушки Кати. Дело омрачалось только тем, что предыдущий аналогичный план его с треском провалился. Они расхлестались тогда трусами и бюстгальтером, как Новосельцев и Калугина на совещании по поводу цирка[1], но в этот раз он уверял, что «всё-всё будет иначе».
------------------------
[1] Финальная сцена из к/ф Э.Рязанова «Служебный роман», где два главных героя выясняли между собой любовные отношения при помощи оскорблений, плескания воды в лицо, лупцевания бумагой по щекам, переворачивания стульев и т.п. (прим. авт. – А.С)
------------------------

Он так захлёбывался от ожидания, он так дрожал от манивших успехами придумок, что в телефонную трубку мне было слышно, как восторженно горят его глаза. Галиматью он нёс, конечно, несусветную. «Мы созданы друг для друга» и прочее. Столько наивности о мире, лишённом в действительности розовых красок, я в последний раз слышал, когда произносил октябрятскую клятву, но...

— С такими романтическими слюнтяями, как вы, это может сработать, — заявил я авторитетно и значимо, как если бы благословил их.

И очень вовремя, надо сказать, благословил, ибо вишенкой на трёхъярусном торте всей комбинации было кольцо с бриллиантом и приглашение для Кати не куда-нибудь «на чашечку чая», а в загс. Честно признаюсь, тут даже я не устоял и поверил, что у него может получиться. Загс – это серьёзно. Шансы отвертеться у девушки, думаю, были ничтожно малы. Жаль только, что шансы у Женьки просто доехать оказались ещё меньше. Новогодняя иллюминация так благоволит беспечной езде...

А дальше были БББББ: больница, бескровные, безмолвные, бессонные, бль, ночи друзей. И неподвижные глаза Кати, вернувшейся к нему сразу, как только сам он до неё не добрался.

Женька умер не сразу. Первую неделю покоился в коме, а потом ещё трое суток мучился, пока отказывало сердце. Мы пытались пройти к нему – нас не пустили даже за стекло.

Когда три года назад мы получили известие о гибели Мишки из неправдоподобно далёкой Одессы – тоже было трудно. Но за пять лет мы так привыкли находиться без него, что после трагического дня в сущности ничего вокруг не изменилось. Это как если бы он был членом экипажа той самой «Колумбии»[2] – выглядит страшно, но прочувствовать нелегко. А тут... Женька умирал рядом, буквально в двух шагах, пронзая болью пропитанный тревогой, тягучий воздух больничных коридоров. Если я не мог быть вечером у его койки лично – звонил его отцу, и тот ледяным голосом Левитана передавал мне слова врачей, как сводки с передовой. А мы – Серёга, Максим, Андрейка и я – до раннего утра, будто тыловые крысы, делились между собой ничего незначащими прогнозами и воспоминаниями, вдруг обретшими для нас неутешительную слёзную горечь.

-------------
[2] 1 февраля 2003 произошла катастрофа американского космического шаттла «Колумбия», который взорвался при заходе на посадку; все семеро членов экипажа погибли. (А.С)
-------------

Тяжело невероятно. Этого не могло с ним произойти, не должно было случиться. Нет, не должно! Новый год же. И новое счастье. Всё должно быть у всех хорошо!.. Стоит лишь об этом подумать, как я ещё сильней захожусь от нашей беззащитности перед всей несправедливостью мира. Ведь справедливость – это не когда у соседей тоже протёк потолок, или когда в «Чёрную пятницу» в магазине на всех хватает холодильников. Не когда в конверте без адреса вы находите премию за прошедший квартал, или поровну делите детей после развода. Справедливость – это не когда вам что-то дарят, а когда у вас ничего не отнимают. Когда никто не штрафует вас за честное соблюдение правил и не лишает возможности спокойно продолжать делать то, что вы с таким трудом начинали.

Мы познакомились с Женькой ещё в институте. Он мне, помню, не понравился тогда. Мою протянутую руку он не пожал, а только шлёпнул по ней, словно безобразницу по попке. О нём я подумал: без цели и без смысла. (О да, я был философ!) Ни отношений, ни планов, ни забот, ни попыток выразить себя, ни мало-мальски определённых стремлений, ни каких бы то ни было отметок на шкале ценностей. Его интересы сводились к шмотью да развлекухам. Да, мы все тогда пижонили немного, все рубашку Chevignon старались на пупке завязать, но в отличие от нас его шик и блеск пригламуренной столичной обёртки не имел ни малейшего намёка на конфетку, которая могла бы в ней находиться.