Как я ее предал

Как я ее предал

Не верь им, когда они говорят, что все хорошо. Не отпускай ни на минуту. Потому что не успеешь разжать пальцы, и люди, к которым приросло твое сердце, исчезают. И остается такая боль, такая жгучая вина, что с ней никак не справиться.

Мне нравилось быть с ней.

– Лондон, откуда у тебя эти шрамы?

– Это не шрамы. Это лебеди. Видишь, одни пересекают линию жизни, другие – линию любви.

– Это линия судьбы.

– А разве любовь – это не судьба?

Она смотрела на меня серьезно, закусив край нижней губы.

– Судьба – это смерть, а любовь – то, ради чего стоит принять судьбу.

Ей было пятнадцать лет. Я был ее репетитором по математике. Ее звали Саша.

И никакой идиот не назвал бы ее Шурой. В ней не было ничего мальчишеского. Она была женственна, как маленькая Мадонна. У нее были изящные руки с тонкими запястьями. Перламутровая кожа и глаза, цвет которых у меня никак не получалось определить. Глаза-хамелеоны, изменчивые, как вода. Я писал бы ей стихи, если бы у меня не получалось так паршиво.

– Ты ошибаешься. Здесь нельзя вынести за скобки…

– Я выносил за скобки всякое, когда ты еще пешком под стол ходила и сосала сушку.

– Ты опять. Я же не издеваюсь над твоим именем.

Мне нравилось, как она сердится. Как смеется. Как улыбается – как медленно, чуть мечтательно раскрываются ее губы, и видно край зубов.

Я был заколдован ей, зачарован, как русалкой.

Хрупкая девочка. Моя девочка. Саша.

Ей было пятнадцать. Мне почти на десять лет больше. И я не мог даже прикоснуться к ней, не разрушив того, что протянулось между нами, как невидимые нити.

Она сделала это сама. Протянула руку, коснулась моих волос.

– Мне кажется, я люблю тебя, Лондон.

– Мне тоже так кажется.

Я думал, сердце сломает мне ребра. В голове шумело. Хотелось кричать и прижимать ее к себе.

– Тебе тоже кажется, что я в тебя влюблена? И что нам с этим делать?

Ее глаза были почти черными. Расширенные зрачки поглотили радужку, и я видел – она стояла так близко – как они пульсируют в такт моему сорвавшемуся в дикий галоп сердцу.

– Я влюблен в тебя, Саша.

– Наверное, это ужасно, - сказала она, широко улыбаясь.

Я понял, что стоило существовать ради этой минуты. Стоило верить, губить лебедей, не замечать шрамов, что оставляют те, кто остается в прошлом.

– Кажется, я шла по правильному шоссе. Ты расскажешь мне, почему тебя назвали Лондоном?

– Расскажу.

– Ты поцелуешь меня?

Это было странно. Странно было то, что никак не удерживалось в голове, что ей только пятнадцать. Я просто знал, что должен быт рядом, защитить от всего на свете мою хрупкую фарфоровую девочку.

Мы решили, что это останется нашей тайной. На какое-то время. Пока ей не исполнится шестнадцать. Пока я не закончу аспирантуру. Пока она не поступит.

– Чтоб не думали, Лондон. Люди все время думают гадости о других, а просто подумать о других не умеют.

– Все знают, что ты юный гений. Тебе же все это твердят. Только вот с алгеброй так себе.

Я любил, когда она садилась рядом и обнимала меня за плечи, прижавшись щекой к плечу.

– То, что я пошла в школу на полтора года раньше остальных, не делает меня гением. Только малолеткой, которую никто не принимает всерьез. Даже ты.

– Я принимаю.

– Извини. Я сгоряча. Я знаю, что принимаешь.

Я целовал ее ладони и мягкие прохладные губы.

Хуже всего было расставаться. Почти невыносимо. Играть в секреты в пятнадцать проще чем в двадцать три. Мне хотелось видеть ее. Видеть каждый день. Прикасаться к ней. Обнимать, согревая ее холодные пальцы под рубашкой. Расчесывать ее волосы. Мне хотелось гнать пинками прочь из календаря недели, что отделяли нас от ее шестнадцатилетия.

Я хотел, чтобы она была моей.

Никогда не думал, что могу стать таким собственником.

Я набирал ее номер, выходя утром из дома. Просто чтобы услышать ее чуть сонный теплый голос.

– Лондон. Мне сегодня снилась какая-то ерунда…

– Хочешь, я  приеду и обниму тебя?

– Нет. Мама дома. Просто… не знаю, такое чувство, будто сегодня что-то плохое случится.

– Давай так. Расскажи, что снилось, и я тебе за три с половиной секунды нагуглю, что все астрологи в один голос обещают счастье те, кто увидел такое во сне.

– Ты смеешься.

– Нет, я стараюсь рассмешить тебя.

Любой другой я сказал бы что-нибудь о том, что не стоит маяться ерундой и верить снам, и тем более накручивать себя с утра. Но не ей. Ее хотелось взять на руки и укачивать, пока из ее переменчивых глаз не схлынет тревога. И целовать – маленькое ушко, шею, ямку под мочкой, ямку у ключицы. И дышать ее запахом…

«Прости. Ты был хорошим другом. Я дерьмо»

Я не сразу понял тогда, что читаю. От кого сообщение. А вот где этот идиот, догадался мгновенно. Захотелось перезвонить Саше и извиниться за шутки. Она чувствовала все всегда острее, чем я.

Только времени не было. Гордеев сидел на краю бетонного парапета крыши, свесив ноги, и с каким-то странным омерзением заглядывал внутрь.

– Какого…

– Не подходи, я прыгну, - перебил он и поерзал. Показывал серьезность намерений.

– Ты и так прыгнешь. Месседжи идиотские разослал? На крышу залез? Дальше что? Только прыгать.

– Я прыгну, – повторил Витька с угрозой. – Я все просрал, Лон. Я ничтожество.

– Ок, что я тебе сделал? Я тебя не предавал. Ты сам написал мне, что я был хорошим другом.