Kali

Kali

В комнате, где я находилась, было темно. Когда глаза немного привыкли, я поняла, что свет все-таки есть. Черно-красный свет, тяжелый и давящий, заполнял все вокруг.

«Ничего не чувствую».

Я лежала на спине, потому что надо мной был потолок: узоры, выведенные на нем черной краской, извивались змеями, и когда я поняла, где нахожусь, меня бросило в жар. Одежда, которая была на мне, впитывала пот и зло, творящееся вокруг меня, а потом я услышала голос. Тягучий низкий голос шептал, и с каждым словом мне становилось все холоднее, словно смерть стирала меня из жизни.

Голос спросил, хочу ли еще раз увидеть?

– Хочу, – не знаю, смогла ли ответить. – «Смогла», – поняла я, когда пелена тумана уже плыла перед глазами, а когда она расступилась, то увидела.

Мама. Лежа в родильном доме, а точнее, уже в палате на узкой кровати, она сжимала под собой простынь, и лицо ее мучительно исказилось, даже покраснело. Меж раскинутых ног расположился врач, поглаживая ладонью крупный мамин живот. Я не стала подходить ближе, не хотелось вмешиваться в процесс рождения, в процесс моего рождения.

Когда, наконец, мучения закончились, маму прикрыли простыней и приложили к груди маленький красный комочек. Странно, что не было крика, детского крика. Вместо того, чтобы как все нормальные младенцы плакать, я смеялась, и измученная родами мама, улыбнувшись, поцеловала меня в макушку. Я почувствовала этот поцелуй и приложила руку к голове.

Потом в глазах помутнело, и я оказалась в следующих своих видениях.

Мама не успевала за мной. Привыкшая к спокойной и меланхоличной старшей сестре, она даже не подозревала, какой «торпедой» окажется второй ребенок. Поход в магазин, прогулка на детской площадке, детский сад и даже дома я не давала маме вздохнуть, словно готовила ее к установлению рекорда в беге на короткие и длинные дистанции с препятствиями в виде разбросанных вещей, игрушек и всего, до чего я могла дотянуться. А дотягивалась я до многого: выдавленные в постель крем и зубная паста, кетчуп на белом ковре, разодранный памперс и художественное обновление интерьера его содержимым, дальше даже смотреть стыдно, зато я поняла, почему детские воспоминания стираются.

Затем была школа. В первых классах я еще как-то держалась, но когда возраст приблизился к страшному для всех родителей подростковому, гормоны и характер (чего уж скрывать) сделали свое дело, и волосы всех существующих на свете цветов, а также футболка с изображением среднего пальца на весь живот не самое страшное испытание для маминых нервных клеток.

Сидя то перед учителями, то перед директором, она молча кивала, изредка пытаясь найти оправдание моему поведению.

– Но учится же она хорошо? – этим всегда все и заканчивалось.

Да, несмотря на все свои выкрутасы, училась я и правда хорошо, не прикопаешься, хотя школу, в целом, не любила. Таких скучных уроков у меня не было нигде, а про «власть» учителей даже вспоминать не хочется, но я утешала себя мыслью, что это не навсегда, и после девятого класса ушла.

Получив аттестат, я чувствовала себя взрослой и свободной. «Уровень пройден», – довольная собой, я несла документы в колледж. Учеба в колледже меня измотала. Там тебя никто особо не дергает (за исключением некоторых преподавателей) – сама дергаешься, потому что быть отчисленной за неуспеваемость приравнивалось к смерти, а умирать я не собиралась, поэтому боролась, как никогда, при том успевая жить.

Подруги, тусовки, мальчики. Первые сигареты, первая выпивка. Надо все попробовать. Даже не знаю, как я не падала, заваливаясь домой. Дома тоже творилось нечто, и причиной этого нечто были мы с сестрой.

Жизнь была разной, и не всегда хватало на все, что нужно, а сколько всего хотелось, ух. Чтобы мама могла скопить на что-то, мы с сестрой собирали макулатуру. Ходили по подъездам и собирали. За стопки газет нам давали в приемной деньги, продукты или моющие средства. Деньги давали реже всего, зато хотя бы на бытовую химию не надо тратиться .

Иногда, шатаясь вот так от дома к дому, из подъезда в подъезд, мы забирались на чердак – ну интересно же.

– Чем же вы тут занимаетесь? – Сестра взвизгнула, а следом за ней я. Из квадратного лаза торчала мужская голова. – Ну?

– Ищем старые газеты и журналы, – соврали мы.

Мужик, сощурившись, еще недолго на нас смотрел, а потом сказал:

– За мной.

И мы пошли. Он привел нас в квартиру, забитую под потолок газетными пачками. Нашу радость, которую мы тогда испытали, невозможно выразить простыми словами. Счастье, истинное счастье.

Смотря на это событие сейчас, мне не было так весело. Нам повезло, что дядька оказался порядочным. А если бы. Если бы только…

– Кстати, девчата, а вам котенок не нужен?

– Нужен, – ответили мы хором.

Какими ж мы были дурехами. Слабо сказано, дурехами.

Мама отнеслась к Дольке спокойно. Животных она любила. И нас. Поэтому к карликовым мышкам, попугаю и рыбкам присоединилось рыжее лохматое чудище. Почему чудище?

– Ищите, где оно орет, и успокойте, – сердилась мама вторую неделю, – и тапки на ноги оденьте, панночки.

И правда, стоя ночью в белых ночнушках по самые пятки и с распущенными волосами, мы были похожи на призраков. Только мне мы больше напоминали девочку из фильма «Звонок», а не панночку. Ни за какие деньги теперь я не стала бы смотреть этот ужастик. Помню, как мы сидели на стульях, поставив их на кухонный стол, так же ночью. Хорошо, что мама не видела. Думаю, она бы первее нам головы оторвала. Уж лучше она, я бы тогда не ждала, как чокнутая, звонка с того света.