Каменный конь

Каменный конь

Давно ли, недавно ли...

Стояло село такое — Доронино, на берегу речушки, и жил в нем мальчишка малой, Колька. Ну, мальчишка и мальчишка, ничего особенного. Курносый нос, вихры. Жил как все, рос потихоньку.

Речка, протекающая по селу, называлась важно — Большая Успесь, а на деле ее воробей мог перейти вброд. На одном берегу рядок домишек, в одном из который и жил с матерью и отцом Колька, а на другом в аккурат луг заливной. Перейти лишь речушку по хлипким мосткам, и вот тебе он.

И всем бы хорош был луг: и трава сочная, и места много. Сеять бы клевер на нем или другую какую полезную траву, а то и распахать, но вот ведь штука какая: был он весь камнями засорен. Невозможно пройти и ногу не ушибить. Пробовали убирать их, но они снова появлялись, словно из-под земли перли. Своротишь валун, смотришь, а на его месте три маленьких объявится.

А посередине луга то ли скала черная, то ли просто валун, вросший глубоко в землю под собственной тяжестью, стоял. На коня каменного шибко похожий. Широкий, как печь, высокий, черный, гладкий, отполированный ветрами-дождями, тянул он тонкую каменную шею к небу, на ней словно голова прилеплена круглая, с чуть вытянутым рылом. Ребятишки любили на нем сидеть, на широкой гладкой спине. По трое, по четверо влезали, ручонками за шею обнимали, игрались. В тени его устраивали свои нехитрые забавы, венки из одуванчиков плели ему на голову, из березовых веток делали хвост.

На солнце черный камень нагревался, лоснился, и казался конь ну совершенно живым, разве что не шевелился.

Твердый был — ужас; пробовали мужики его топорами рубить-раскалывать, но не поддавался он. Ни щербинки, ни царапинки на нем не осталось. Только топоры попортили.

Дед Кузьмич, хромой пастух, тот, что коней в ночное водил, говорил, посмеиваясь, что камень этот — конь самого богатыря Святогора, потому как в волшебной сбруе, а мелкими камнями тот конь луг весь изгадил по понятной причине.

Дескать, после битвы одной ушел раненый Святогор почивать, выздоравливать да отдыхать от дел своих ратных, а коня отпустил пастись здесь, на лучшем лугу, да его дожидаться.

И пока Святогор спит беспробудно, конь этот деревню сторожит, от бед разных защищает, а потому и трогать его не можно. Что топоры? Их удары для него что комариные укусы, его шкура толстая, не чует их совсем. Потому конь и не обижается на мужиков. А вот если трактором попытаются свернуть — тогда худо, тогда осерчает. И кто знает, что тогда конь волшебный с деревней сотворит.

Да только кто слушал старого дурака, окромя ребятишек? Мужики над ним смеялись, мол, налей пастуху сто грамм, он тебе и не то еще наплетет, и самого Мамая вспомнит, а ребятишки-то верили в Кузьмичевы сказки, слушали его.

Колька вот тоже верил. Пуще других слушал он пастуха, рот раскрыв, потому как тоже страсть как коней любил. Вечерами нарочно сбегал к табуну, чтоб Кузьмича послушать да на лошадок поглядеть.

Вместе с Кузьмичом варили они нехитрый суп или уху на костерке — река-то рядом, можно пескаришку поймать или карасика, — и тот травил свои байки.

Говорил еще Кузьмич, пыхая козьей ножкой, едким табачным дымом отгоняя мошкару, одолевающую к вечеру, что давным-давно много кто пытался с каменным конем сладить. Луг-то хороший, много желающих было его освоить. Нанимали как-то селом цыгана-колдуна, чтоб тот ночью, как народится тонкий молодой месяц, сходил поколдовал, посек кнутом камень да свел коня с луга.

Цыган деньги взял, но вечером вдруг до того напился, что и идти мог с трудом. И луг тот спьяну не смог найти, а самого его, хорошенько побитого, нашли потом за огородами. И плел он поутру какую-то чушь про то, как всю ночь его конь таскал, брыкался, копытами бил.

Плюнули на цыгана, решили, что обманул, паршивец.

Кузнец местный вздумал с каменным конем сладить. Хотел он обложить камень хворостом, углем да дровами, накалить как следует да водой обдать. Авось треснет, и его по частям-то и убрать можно будет. Ну, ума палата. Ошпарился кузнец тогда, ох, сильно ошпарился, а коню хоть бы что. Ну, да и кузнецу не впервой обжигаться, зажило, но и урок получил добрый.

Поэтому до поры, до времени отступались от этой каменюки, не трогали луг.

А этой весной председатель колхоза вдруг явился, видать, крепко решил за луг тот взяться. Долго ходил по нему, когда почти весь снег стаял, мял в руках черную землю, думал что-то, осматривал коня, каменные бока оглаживал, глаза щурил, прикидывал. С города вроде как инженеров хотел позвать, те уж привезут динамиту, взорвут коня, и никакой Святогор не поможет.

Кольке коня было жаль.

И играть он с ним любил, и как влезать на совершенно гладкую скалу, знал. Там, на спине коня, почитай, вся ребятня время от времени от гнева родителей спасалась, надо только влезть побыстрее да ноги подобрать, чтоб отец не достал. Да и Кузьмичевы сказки даром-то не прошли, уже видел Колька в камне живую душу, мерещились ему умные глаза на каменной морде, чуял он, как каменный конь терпеливо стоит, пока ребятня на его спине возится. Как тут можно спокойно перенести, что разорвут его динамитом в клочья?!

Жалко, ох жалко коня... Да и страшно — а кто ж защищать деревню будет от бед и напастей? Своими руками сторожа волшебного, друга верного погубить?!

И, главное, сам конь виноват, раз уходить не хочет. Видит же, что недоброе против него люди задумали, а он все смеется, балует. Смешно ему... Колдуна вот накатал так, что упал цыган с ног и неделю отлеживался.

Долго Колька думал, как спасти его, но ничего умнее, чем спереть динамит и утопить в реке, не придумал. Да и что тут мальчишке сделать, если уж колдун и кузнец не справились?! Уж на что колдун хитер был, и время подгадал в новолуние, да не свел коня...

"А если, — вдруг подумалось Кольке, — хлебом его сманить?! Не огнем напугать, не обманом, а хлебом за собой увести? На островок посередине реки. Там ивняк, скоро уж кусты распустятся, за зеленью никто не увидит его, никто не догадается".